Проблема одинаковости в русской литературе 10-30-х годов XX века: от трагического к комическому  и обратно

УДК 821.161.1

М.Н. Капрусова

Борисоглебский филиал ФГБОУ ВО «Воронежский государственный университет», г. Борисоглебск, Россия

Аннотация. В статье рассматриваются проблема одинаковости в пьесе Л. Андреева «Реквием», романе Е. Замятина «Мы» и романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» и средства ее решения.

Abstract. This article investigates the problem of similarity in the play L. Andreev’s «Requiem», E. Zamyatin’s novel «We» and M. Bulgakov’s novel «Master and Margarita» and the means of solving it.

Ключевые слова: комическое, трагическое, сатира, юмор, ирония, проблема одинаковости.

Keywords: comic, tragic, satire, humor, irony, similarity problem.

Объектом исследования в данной статье являются проблема одинаковости (обезличенности) в пьесе Л. Андреева «Реквием», романе Е. Замятина «Мы» и романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» и средства ее решения. 

Пьеса «Реквием» впервые была поставлена 17 декабря 1916 г. в Московском драматическом театре им. В.Ф. Комиссаржевской [1, с. 547]. Действие пьесы происходит в театре, но необыкновенном. Первое, что удивляет читателя, это зрители – «плоские деревянные фигуры, вырезанные плотником из тонких досок и раскрашенные маляром» [2, с. 472]. Они заменяют живых людей, которые, по мнению Его светлости (дьявола) и Директора (его слуги), всего лишь толпа, несущая «шум и неприличие» [2, с. 473]. Таким образом, людям априори отказано в индивидуальности, интеллекте, душевных порывах. Художник восхищается гением Его светлости и говорит Режиссеру: «Гениальный каприз! Гениальная прихоть! Только в голове, осененной короной, могло зародиться такое очаровательное безумие. Театр полон – и нет никого. Нет никого – и театр полон! Очаровательно! <…> На вашем месте я бы прыгал от восторга. Ведь они так живы – вы понимаете, так живы, что сам господь бог может обмануться и почесть их за свое творение. А вдруг он действительно обманется? Нет, вы подумайте, дорогой мой: вдруг, обманутый, он зовет их на страшный суд и впервые – подумайте, впервые! – в недоумении останавливается перед вопросом: кто они – грешники или праведники? Они из дерева – кто они: грешники или праведники?» [2, с. 473]. 

При обращении к проблематике произведения становится ясно, что в центре пьесы лежит проблема нравственного выбора. Как узнает читатель из диалога Его светлости и Директора, они своим диковинным представлением «решили посмеяться» [2, с. 477]. И Директор, желая угодить Его светлости и получив от него деньги, потревожил сон мертвецов, сделал их марионетками, актерами, выставил на обозрение их страдание. Его светлость и Директор действительно изредка «тихо смеются» [2, с. 477] и даже «шутят» [2, с. 478, 480, 482], но читатель или зритель не способен разделить их веселье. В этом произведении торжествует трагедия.

Последними из представленных Его светлости Директором актеров были статисты. Директор почтительно говорит Его светлости: «Позвольте остальных актеров представить вам завтра, а сейчас я ограничусь тем, что составляет мою гордость. Это – мои статисты. После долгих усилий мне удалось-таки добиться, что они стали похожи друг на друга, как яйца из одной корзины. Это очень смешное зрелище. Дать статистов!

Один за другим проходят через сцену десяток совершенно одинаковых, до смешного похожих людей с серыми, лишенными выражения лицами.

Маскированный. Я не могу решить, кто мне больше нравится: наши зрители или эти. Браво, господин директор! <…> 

Директор (кланяется). Не правда ли, как искусно? Теперь все, ваша светлость» [2, с. 482].

Итак, статисты – это существа, лишенные индивидуальности, в них абсолютно отсутствует творческое начало (недаром они статисты), они гениальное и ужасное творение Директора. 

Он поступает цинично, но это не мучает его, ведь тот, кто его нанял, хорошо платит. Кульминационный момент – торжество справедливости, наказание: среди марионеток, потревоженная, мучимая непокоем, обреченная на вторую смерть, появляется женщина, которую когда-то любил Директор. Истина, которую он корысти ради заставлял себя забыть, вновь встает перед героем, и он молит о милосердии для себя, актеров, мира. Крик: «Милосердия! Милосердия!» – последняя реплика героя [2, с. 486]. Это его прозрение и неуслышанная мольба. Итак, в пьесе Л. Андреева подчеркивается трагизм происходящего: то, что герои пьесы называют смешным, ужасает и печалит читателей и зрителей, уловивших авторское отношение к происходящему.

Несколько лет спустя после появления пьесы Л. Андреева, в 1920 году, будет написан роман «Мы» Е. Замятина, где изображено общество «нумеров» («статистов», говоря словами Л. Андреева). Вначале кажется, что изображается доведенный до логического конца эксперимент Директора из пьесы Л. Андреева: «Как всегда, Музыкальный Завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера – сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди – государственный нумер каждого и каждой. И я – мы, четверо, – одна из бесчисленных волн в этом могучем потоке» [3, с. 206]. Однако у Замятина абсолютная похожесть – все-таки дело будущего: чтобы стали одинаковыми не только движения, желания, взгляды, но и носы, должны смениться поколения. Очевидно, что Директор из пьесы «Реквием» проводил свою селекцию не без помощи мистики, по всей видимости, он продал душу дьяволу, тот ему и помогает (вспомним, что Его светлость (Маскированный) заранее щедро заплатил Директору). Замятин остается в русле научной фантастики: в его романе унификация людей происходит посредством введения нефтяной пищи, материнской и отцовской норм и т.п. Да, и полной идентичности мировоззрения и мирочувствования у нумеров Единого Государства все-таки нет: так не похожи, например, О-90, I-330 и Ю. Однако сатирическое изображение тоталитарного государства в романе Е. Замятина налицо. 

Как жертвы люди изображаются и в пьесе Л. Андреева, и в романе Е. Замятина. Однако, если в первом случае сознание и души людей искажает инфернальная личность, хотя и с вполне человеческим пороком – любовью к деньгам, то во втором – обычный человек, но облеченный неограниченной властью и создавший четко организованную систему подавления инакомыслия.

Роман Е. Замятина – антиутопия, роман-предупреждение, в нем сильна сатирическая струя, присутствует авторская ирония.

Уже название «Мы» является знаком нивелирования личности и индивидуальности в романе. Слово «мы» – одно из самых частотных в тексте (недаром оно стало названием). Если автор записей – Д-503 – и говорит «я», то почти сразу исправляется – «мы». Ирония автора чувствуется уже в начале романа, когда приводится цитата из дневника главного героя: «Я люблю – уверен, не ошибусь, если скажу: мы любим только такое вот, стерильное, безукоризненное небо» [3, с. 205]. Д-503 считает, что слова «уверен» и «не ошибусь» должны вселить эту уверенность и в будущего читателя его дневника. Но читатели романа Замятина сразу ощущают иронию автора: выражение «стерильное, безукоризненное небо» недвусмысленно характеризует героя. Обратим внимание и на еще одну важную сцену – диалог I-330 и Д-503. Он говорит о «непроходимой пропасти между сегодняшним и тогдашним». I-330 возражает, вспоминая «барабан, батальоны, шеренги». «− Ну да: ясно! – крикнула (это было поразительное пересечение мыслей: она – почти моими же словами – то, что я записывал перед прогулкой). – Понимаете: даже мысли. Это потому что никто не «один», но «один из». Мы так одинаковы…

Она: Вы уверены?» [3, с. 208]. I-330 дразнит Д-503. Она понимает, как мыслит правоверный нумер, даже употребляет любимое слово Д-503 – «ясно» (ему все ясно, потому что привык мыслить штампами). Д-503 усмешку не улавливает и восторгается тем, что, по его мнению, даже мысли у людей в Едином Государстве похожи.

Авторская ирония отчетливо ощущается и в описании восторженного состояния Д-503 на прогулке: «Блаженно-синее небо, крошечные детские солнца в каждой из блях, неомраченные безумием мыслей лица…» [3, с. 207]. Героя пока радуют абсолюты и примитив: небо без облаков, бляха с буквенным и цифровым шифром на одежде, которая облегчает слежку за каждым, лица без мысли, а также «божественные параллелепипеды прозрачных жилищ» (выделено нами – М.К.), «квадратная гармония серо-голубых шеренг» [3, с. 207]. До тех пор, пока Д-503 способен только на такие штампованные мысли и штампованное поведение, авторская ирония звучит отчетливо.

Но следует заметить, что Д-503 – все же не среднее арифметическое, что-то ницшеанское ощущается в его мироощущении: «<…> будто не целые поколения, а я – именно я – победил старого Бога и старую жизнь, именно я создал все это <…>» [3, с. 207].

Когда Д-503, обращаясь к своим гипотетическим читателям, объясняет им устройство Единого Государства, он часто употребляет слово «смешно», еще одно любимое слово [3, с. 210, 212]. Но, как и в случае с Л. Андреевым, читателю совсем не смешно, а скорее страшно. Впрочем, Д-503 сам признает: «<…> я не способен на шутки – во всякую шутку неявной функцией входит ложь» [3, с. 212]. Однако смеяться он умеет, но и здесь читатель не может разделить его веселость, ведь смеется Д-503 над музыкой Скрябина [3, с. 214]. Как видим, и у Л. Андреева, и у Е. Замятина понятия «смех», «шутка» и подобные не являются родственными понятию «комическое».

Чем больше меняется Д-503, чем отчетливее в нем пробуждаются индивидуальность, душа и способность любить, тем трагичнее делается повествование. Ирония, направленная на бывшего «статиста», уходит, но сатира, направленная против Единого Государства, остается.

Произведение Замятина в определенном смысле закольцовано. Оно начинается с сатирического описания людей, очень похожих друг на друга, по крайней мере, в основополагающих вещах. А заканчивается трагической картиной движения биологических роботов – нумеров после Великой Операции: «На углу, в аудиториуме – широко разинута дверь, и оттуда – медленная, грузная колонна, человек пятьдесят. Впрочем, «человек» – это не то: не ноги – а какие-то тяжелые, скованные, ворочающиеся от невидимого привода колеса; не люди – а какие-то человекообразные тракторы» [3, с. 318-319].

Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» (работу над ним автора прервет смерть в 1940 году) имеет переклички с пьесой Л. Андреева «Реквием» [4]. Исследователи считают, что с большой долей вероятности можно утверждать, что Булгакову был известен и роман Замятина «Мы», ведь писатели были друзьями [5, с. 20]. Роднит названные три произведения и заявленная в них проблема одинаковости. Булгаков тоже показывает группу людей, потерявших индивидуальность, ставших частью идеологически выдержанного «мы». В романе «Мастер и Маргарита» появление «статистов» (если пользоваться наименованием Андреева) связано с Весенним балом полнолуния. Эта сцена выполнена в ироническом ключе:

«Когда, неся под мышкой щетку и рапиру, спутники проходили подворотню, Маргарита заметила томящегося в ней человека в кепке и высоких сапогах, кого-то, вероятно, поджидавшего. Как ни были легки шаги Азазелло и Маргариты, одинокий человек их услыхал и беспокойно дернулся, не понимая, кто их производит.

Второго, до удивительности похожего на первого, человека встретили у шестого подъезда. И опять повторилась та же история. Шаги… Человек беспокойно обернулся и нахмурился. Когда же дверь открылась и закрылась, кинулся вслед за невидимыми входящими, заглянул в подъезд, но ничего, конечно, не увидел.

Третий, точная копия второго, а стало быть, и первого, дежурил на площадке третьего этажа. Он курил крепкие папиросы, и Маргарита раскашлялась, проходя мимо него. Курящий, как будто его кольнули, вскочил со скамейки, на которой сидел, начал беспокойно оглядываться, подошел к перилам, глянул вниз» [6, с. 241].

Действующие лица этой сцены – рядовые работники НКВД, по сути «статисты». Они лишены инициативы, делают то, чему их учили, потому-то их действия столь похожи. «Булгаков намеренно создает эффект мультипликации: агенты похожи внешне и ведут себя абсолютно одинаково («беспокойно дернулся», «беспокойно оглянулся и нахмурился», «беспокойно оглядывался» <…>). Здесь мы сталкиваемся с примечательной особенностью булгаковского подхода к теме: деятельность органов представлена в откровенно пародийном плане» [7, с. 301-302].

И Сталин, и Берия безусловно гордились, что им удалось создать экземпляры, которые «похожи друг на друга, как яйца из одной корзины», говоря словами Андреева. Казалось, вот еще чуть-чуть и вся страна станет такой, еще немного и воплотятся в жизнь фантазии Л. Андреева и Е. Замятина. Причем, как оказалось, для этого не нужны ни мистика, ни научные методы, достаточно установить тоталитарную форму правления, вести массированное идеологическое воздействие, поселить в душах людей страх, подозрительность и уверенность, что так и должно быть. И вот уже появляются уменьшенные, примитивные копии с «железного Феликса» или Павлика Морозова. Эту опасность чутко уловил Булгаков, показав, как легко Шариков перенял классовые установки Швондера, с какой готовностью И. Бездомный внимает Берлиозу, а НКВД оплетает сетью всю страну, бесконечно множа, копируя своих примитивных, но идеологически выдержанных секретных сотрудников. Однако, не каждого человека можно перековать в чью-то копию, и на фоне копий виднее личность. Наряду со многим другим роман Булгакова и об этом. 

Сам писатель старался быть внутренне свободным человеком: как и все, он знал страх и приступы слабости, но в творчестве преодолевал их. Таким преодолением явились, в частности, сцены романа, связанные с изображением сотрудников НКВД. В годы сталинского правления работники этой организации вызывали у населения страх, иногда смешанный с восхищением. У Булгакова же эти похожие друг на друга люди не страшны, а вызывают лишь снисходительную усмешку. На фоне обладающих яркой индивидуальностью Воланда, его свиты и даже гостей бала – мертвецов, нежити – личности сотрудников НКВД нивелированы. В романе сотрудники НКВД предстают не просто похожими друг на друга людьми, но и смешными неудачниками. Им не удалось проследить за квартирой № 50 в ночь Весеннего бала полнолуния, невыполнимой задачей оказался и арест Воланда и компании. Сцена попытки ареста предваряется ироничным диалогом:

«– А что это за шаги такие на лестнице? – спросил Коровьев, поигрывая ложечкой в чашке с черным кофе.

– А это нас арестовывать идут, – ответил Азазелло и выпил стопочку коньяку.

– А-а, ну-ну, – ответил на это Коровьев [6, с. 332].

На фоне полного спокойствия и игривого настроения «жертв» описание подготовки «операции» выглядит утрированно серьезно: «Около четырех часов жаркого дня большая компания мужчин, одетых в штатское, высадилась из трех машин, несколько не доезжая до дома № 302-бис по Садовой улице» [6, с. 332]. И далее: 

«Шедшие обменялись с водопроводчиками выразительным взглядом.

– Все дома, – шепнул один из водопроводчиков, постукивая молотком по трубе.

Тогда шедший впереди откровенно вынул из-под пальто черный маузер, а другой, рядом с ним, – отмычки. Вообще, шедшие в квартиру № 50 были снаряжены как следует. У двух из них в карманах были тонкие, легко разворачивающиеся шелковые сети. Еще у одного – аркан, еще у одного – марлевые маски и ампулы с хлороформом» [6, с. 332].

Откровенно комичной ситуация делается чуть позже. Кот с примусом в лапах вызывает у сотрудников НКВД оцепенение: «В полном молчании вошедшие в гостиную созерцали этого кота в течение довольно долгого времени» [6, с. 333]. И.З. Белобровцева и С. К. Кульюс отмечают, что «<…> ГПУ посрамлено самым недвусмысленным образом: издевками кота, его демагогическими речами о своей неприкосновенности, рыданиями и прощанием с жизнью, «свинским притворством» и абсолютной неуязвимостью, «бешенной», но безрезультатной пальбой» [7, с. 348]. Дальнейшие события только подтверждают полную беспомощность сотрудников НКВД: «Развернулась и взвилась шелковая сеть, но бросавший ее, к полному удивлению всех, промахнулся и захватил ею только кувшин, который со звоном тут же и разбился». «– Сеть, сеть, сеть, – беспокойно зашептали вокруг кота. Но сеть, черт знает почему, зацепилась у кого-то в кармане и не полезла наружу» [6, с. 333]. «Сделали еще одну попытку добыть кота. Был брошен аркан, он зацепился за одну из свечей, люстра сорвалась» [6, с. 335]. Конечно, можно предположить, что это «коровьевские штуки» [6, с. 93], но более вероятно, что это была своеобразная месть писателя всесильной организации, погубившей многих его знакомых и представляющей для него самого реальную опасность.

Отметим, что и здесь повествователь снова создает обобщенный образ сотрудников: «большая компания мужчин, одетых в штатское», «один», «другой», «двое», «шедшие» и пр. [6, с. 332].

Обращаясь к проблеме одинаковости в связи с изображением сотрудников НКВД, М. Булгаков трагический аспект прячет глубоко в подтекст. В основном он пользуется комическими средствами, причем отдает предпочтение не сатире, а иронии и юмору. Он словно считает, что «статисты» из НКВД не заслуживают серьезного отношения.

Подведем итоги. Тема противостояния Бога и дьявола (Добра и Зла), мотив создания нового человека присутствуют во всех трех произведениях. Эти тема и мотив связаны с проблемой одинаковости, но решаются они по-разному. У Л. Андреева Его светлость и Директор решили посмеяться над Богом и бессмертием души. Его светлость (дьявол) ставит себя выше Бога. Своим цинизмом он заражает и Директора, и Режиссера, и Художника, который весело рассуждает о том, может ли обмануться Бог, приняв на Страшном суде созданных им (Художником) деревянных зрителей за людей, имеющих душу. Директор тоже мнит себя Творцом, ведь он создал «статистов». Его не волнует, что Бог создал одухотворенные существа, а он – неодухотворенные. Директор считает, что у него получилось не хуже. Андреев прибегает к сатире только при изображении Художника, откровенного глупца. В пьесе трагическое побеждает комическое.

В романе «Мы» тоже намечено противостояние между Богом и дьяволом, но Бог в произведении – это символ неизменного порядка, а дьявол – революционного начала. Благодетель у Е. Замятина скорее играет роль Бога. В романе он символизирует неограниченную человеческую власть. Воплощая свой план по порабощению мира и человека, он создает идеологию тоталитарного государства и новый машинизированный мир, а затем и машинизированного человека. Но сатира Замятина обращена не на Благодетеля, а на человека, который позволил превратить его в нумер, который потерял свободу и индивидуальность и рад этому. Полюса трагическое – комическое в романе по мере развития сюжета смещаются: сатира сменяется грустью.

В романе «Мастер и Маргарита» (в отличие от взятых нами для анализа произведений Л. Андреева и Е. Замятина) противопоставляются не Бог и дьявол, а Добро и Зло, а также истинная и мнимая сила. Первый раз соотнесение истинной и мнимой силы показано на примере Иешуа и Понтия Пилата. Ситуация повторяется, когда перед читателем предстает истинная сила – Воланд и его свита – и те, кто возомнили себя силой – сотрудники НКВД – новые «статисты». Иешуа – воплощение Милосердия, Воланд – Справедливости [8], следовательно, он-то мог бы ответить злом на зло. Но Воланд и его свита превращают ситуацию с попыткой их ареста в игру и пародию. Так Булгаков еще раз утверждает силу личности и слабость штампованного мышления и штампованных действий. Булгаков развенчивает всесилие сотрудников НКВД, прибегнув к средствам комического – иронии, юмору и пародии. 

 

Библиографический список

  1. Чирва Ю.Н. Примечания // Андреев Л.Н. Драматические произведения: в 2 т. – Л.: Искусство, 1989. – Т. 2. – С. 487-549. 
  2. Андреев Л.Н. Реквием // Андреев Л.Н. Драматические произведения: в 2 т. – Л.: Искусство, 1989. – Т. 2. – С. 471-486.
  3. Замятин Е. Мы // Замятин Е. Мы: Роман. Повести. Рассказы. Сказки / сост. И.О. Шайтанов. – М.: Современник, 1989. – С. 203-346. 
  4. Капрусова М.Н. Влияние пьесы «Реквием» Л. Андреева на роман «Мастер и Маргарита» М. Булгакова: параллели и диалог // Поэтика художественного текста: Материалы Международной заочной научной конференции: в 2 томах. Т. 2: Русская филология: вчера и сегодня. – Борисоглебск, 2008. – С. 72-82.
  5. Скороспелова Е.Б. Замятин и его роман «Мы». – М., 1999. – 79 с.
  6. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита // Булгаков М.А. Собр. соч.: в 5 т. – М.: Художественная литература, 1989-1990. – Т. 5. – С. 7-386.
  7. Белобровцева И., Кульюс С. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: Комментарий. – Таллинн: Арго, 2006. – 420 с.
  8. Андреевская М.И. О «Мастере и Маргарите» // Литературное обозрение. – 1991. – №5. – С. 59-63.