Метка: критика

Лев Толстой и комическая традиция в русской литературе серебряного века

УДК 82-7

Крылов В.Н.

ФГАОУ ВО «Казанский (Приволжский) федеральный университет»,

г. Казань, Россия.

Аннотация: В статье рассматриваются комические формы рецепции личности и творчества Льва Толстого. Исследуются возможности двух основных аспектов рецепции пародии и визуальная юмористика.

Ключевые слова: Л. Толстой, литературный быт, критика, пародия, шаржи.

 

В последнее время в исследованиях о Толстом, по нашим наблюдениям, происходит более углубленное изучение личности и творчества Толстого в социокультурном контексте эпохи серебряного века.

Жизнь многих людей в конце XIX-начале XX века, по словам В. Я. Лакшина, шла как бы в постоянном ощущении присутствия Льва Толстого» [1]. «Иных отталкивали, а иных привлекали в Толстом его «чудачества»: шитье сапог, работа за плугом, вегетарианство, блуза. В отношении же мира мнений, он завоевывал внимание большинства тем, что ничего не боялся, верил лишь искренности и громко, ясно выговаривал вслух то, о чем многие лишь шептались или еще вовсе не успели осознать и подумать. Он мог ошибаться, заблуждаться, преувеличивать — ему прощалось, как никому другому. Не он ли как молотом разбивал общественную рутину, ложь, застой мысли? И за одно это, даже слепо не поклоняясь ему, можно было им восхищаться» [1].

Если прежде Толстого преимущественно рассматривали в контексте идейно-художественных исканий русской литературы XIX века, то ныне большее внимание привлекает Толстой позднего этапа, о котором мы все-таки знаем меньше, чем о Толстом периода создания «Войны и мира» и «Анны Карениной».

Парадокс ситуации с Толстым состоит в том, что он воспринимается в эту эпоху, с одной стороны, как бесспорный живой классик, пришедший из XIX века (в отличие от ушедших из жизни в последние десятилетия XIX века Тургенева и Достоевского), как мудрец, учитель жизни. Критик С. Ф. Либрович (псевд. Виктор Русаков) писал: «Можно смело утверждать, что ни один писатель – не только из русских, но и иностранных – как личность не возбуждал такого интереса, как граф Л. Н. Толстой. Мельчайшие подробности из жизни автора «Войны и мира», сведения о том, как он живет и работает, в каком кругу вращается, какие произведения искусства особенно почитает, какие мыслители и писатели пользуются его расположением и т. д. – все это читается миллионами интеллигентных читателей во всем культурном мире, читается с захватывающим интересом, служит предметом разговоров, споров, рассуждений и пр. – и притом не только в среде усердных поклонников великого писателя, но даже среди его прямых врагов и недоброжелателей, каких у Л. Н. Толстого, как у каждого великого человека, найдется немалое количество. Положение Л. Н. Толстого как писателя, совершенно исключительное. С тех пор, как существует мир, с тех пор, как помнит себя человек, не было в истории явления, подобного положению этого писателя в мире, не было такого всеобъемлющего интереса к личности писателя, какой мы видим по отношению к автору «Воскресения» [2, с. 101-102].

С другой стороны, Толстой же был и современником новой эпохи, многое в ней не приняв и осудив. Его отношение к новым коммерческим тенденциям в журналистике и книгоиздании в целом было негативным: «Книги, журналы, в особенности газеты стали в наше время большими денежными предприятиями, для успеха которых нужно наибольшее число потребителей. Интересы же и вкусы наибольшего числа потребителей всегда низки и грубы, и потому для успеха произведений печати нужно, чтобы произведения отвечали требованиям большого числа потребителей, то есть чтобы касались низких интересов и соответствовали грубым вкусам. И пресса вполне удовлетворяет этим требованиям, имея полную возможность этого, так как в числе работников прессы людей с такими же низкими интересами и грубыми вкусами, как и публика, гораздо больше, чем людей с высокими интересами и топким вкусом» [3].

Но, оставаясь современником эпохи серебряного века, он не мог совершенно игнорировать ее особенности. В этой связи интересно вспомнить такой известный факт, что роман «Воскресение» впервые увидел свет в одном из наиболее популярных «развлекательных» журналов «Нива» (с марта по декабрь 1899 г.). Современный историк русской журналистики справедливо отмечает: «Некоторые современные исследователи относятся к этому факту с недоумением: почему свой последний роман, в котором он любил мысль о будущем России, великий русский писатель отдал в такой «несерьезный» журнал? Возможно, Л.Н. Толстого привлек именно тираж «Нивы», дававший возможность прочитать роман сотням тысяч обыкновенных, но «серьезных, вдумчивых и неглупых» людей» [4, с. 180]. Практически все новые черты литературной жизни, литературного быта, изменения статуса писателя в общественном сознании прямым или косвенным образом отразились на рецепции его личности творчества. Поэтому для понимания общественного историко-литературного и методологического контекста обозначим хотя бы пунктирно эти новые черты, что позволит несколько по-иному взглянуть и на фигуру позднего Толстого.

Начало XX века отмечено важными процессами в социологии литературной жизни, среди которых, прежде всего, выделяется невиданный взлет статуса писателя в общественном сознании.

«Художник теперь сам как бы создавал эталон жизненного поведения – своей личностью, обликом героя своего творчества. И сами факты личной и общественной жизни писателя привлекали теперь гораздо более активное внимание…Писатель переставал быть явлением только литературной жизни эпохи, он оказывался столь же показательным фактором общественного движения. Он открыто принимал в нем участие, сфера его контактов с читателем колоссально расширилась» [5, с. 17].

Эти процессы связаны с бурным развитием журналистики, прессы. Б. Эйхенбаум подчеркивал, что в это время «русская литература обрастала прессой. Писательство становилось распространенным занятием, массовой профессией, обслуживающей разнообразные вкусы и требования общества» [6, с. 120-121].

В XIX веке критика воспринимала писателя не столько как личность, сколько как явление, она в значительной степени представляет читателю персонажный мир литературного произведения, интерпретирует характеры, конфликты героев, поэтому черты литературной жизни, «особые формы быта, человеческих отношений и поведения, порождаемых литературным процессом и составляющие один из его исторических контекстов» [4, с. 194] практически, за редким исключением, никак не осознавались. На рубеже XIX-XX веков меняется жанрово-стилевая парадигма – появляются жанры интервью с писателем, беллетристического репортажа (А.А.Измайлов), переживает бум жанр литературного портрета, в газетах (например, в «Биржевых ведомостях») давалась информация о жизни художественной богемы. Темой критических выступлений становились описания литературных вечеров, выступлений (лекций) литераторов. В этой связи нужно вспомнить, что первым из «интервьюируемых» стал именно Лев Толстой. Его же стали одним из первых русских писателей и снимать на киноаппарате – в юбилейный 1908 год [7, с. 713-721].

Теперь у публики нередко внимание к творчеству перевешивалось нередко интересом к внешней стороне жизни автора, литературное произведение утрачивало свою значимость на фоне интереса к частной жизни и стратегии поведения писателя. Она интересовалась тем, какие экстравагантные выходки совершил Куприн, как живет в эмиграции на Капри Горький, как на представлении пьесы Л.Андреева «Жизнь человека» умер от разрыва сердца один доктор, а умерший в Германии известный режиссер W завещал над его могилой прочитать монолог о смерти Терновского из андреевской драмы «К звездам» и т.д. (примеры взяты из книги А.Измайлова «Литературный Олимп»). Отсюда и характерные в начале века «обиды» писателей (полемика о «пределах критики» Брюсова и Волошина, споры Сологуба и Измайлова, Брюсова и Чулкова, Брюсова и Бальмонта и т. д.).

Процессы урбанизации, омассовления культуры приводят к тому, что в начале XX века современники стали говорить о появлении т.н. «городской» критики. Для исследователей истории литературы, критики и журналистики остался мало замеченным тот факт, что журналистика начинает активно прибегать к визуальным формам оценки – прежде всего в получивших широкое распространение в то время сатирико-юмористических журналах и газетах. Появление многочисленных шаржей на деятелей русской культуры связано с тем, что, в этом, с одной стороны, по-своему «преломлялось свойственное той эпохе внимание русского искусства к образам творческой интеллигенции. С другой – пародийное содержание…рисунков часто несло в себе иронию, иногда мягкую, иногда злую, по адресу «парнасских жителей», чурающихся земных забот и печалей» [8, с. 290].

Можно вспомнить при этом, что еще в сатирической графике 1840-70–х гг. обнаруживается ее весьма тесная связь с литературной критикой и публицистикой (карикатуры Н. А. Степанова с изображением Белинского, Булгарина, сотрудника «Северной пчелы» Брандта; выпущенный как приложение к журналу «Стрекоза» «Карикатурный альбом современных русских писателей» и т. д.).

Практически все отмеченные черты отразились и на Толстом.

Нуждаются в обстоятельных исследованиях два направления рецепции Толстого: образ Толстого в пародиях и визуальной юмористике. Отражение современной литературной жизни в периодике начала XX века имело различные формы: не только публикация собственно текстов произведений, но и критика, интервью, пародийные тексты, фотографии, шаржи. Практически каждый шаг Толстого получал отражение в прессе. В 1908 г. вышел сборник «Граф Л. Н. Толстой в карикатурах и анекдотах» (собрал Юрий Битовт), включающий главным образом вышедшие в юбилейный (1908 год) собрание анекдотов, карикатур, шуточных стихов и шаржей.

Тема «Толстой в юмористике» в последнее время все больше привлекает внимание исследователей.

Иоанна Пиотровска (Joanna Piotrowska) в докладе «Завещание Льва Толстого в представлении русских и польских юмористических журналов» на Международной конференции «Пресса в русском историко-литературном процессе» (10–11 декабря 2015 г., Варшавский университет) показала, как интерпретации поведения наследников Толстого в русских, и польских изданиях (петербургский «Сатирикон» и московский «Будильник»,варшавские Mucha («Муха»), Kolce («Шипы»)и Nowy Szczutek («Новый щелчок») зависели от культурных и религиозных представлений издателей [9].

В казанской коллективной монографии опубликована статья молодого исследователя Толстого А. Тушева, в которой исследуется восприятие Л.Н. Толстого юмористическими журналами рубежа XIX–XX веков (в период празднования восьмидесятилетнего юбилея писателя) [10, с. 174-185].

Разумеется, рамки и направление этой темы весьма обширны, очень много практически забытого материала. В названной статье берется исключительно материал «Будильника». Но есть много других источников, которые требуется ввести в научный оборот как факты восприятия Толстого в зеркале популярной прессы начала XX века.

Приведем несколько примеров. В журнале «Огонек» была постоянная рубрика «Как проводили лето члены государственной Думы, писатели и художники» художники». Она регулярно появлялась в 1909 г. В номере «Огонька» от 26 сентября (9 октября) размещены фотографии Л. Толстого, сопровождаемые разъяснением: «Л. Н. Толстой у Черткова в Крекшине», «Л. Н. Толстой беседует с пришедшими к нему крестьянами»: «В недавние дни Л. Н. Толстой гостил в селе Крекшине, Московской губ., у своего друга, высланного администрацией из Тульской губернии. Чертков живет в красивом доме своих родственников Пашковых, расположенном посреди парка, разбитого в английском стиле. Порядок дня тот же, как и в Ясной Поляне, чтобы не нарушать привычек великого писателя» [11, с. 8]. Любопытен журнальный контекст: фотографии с изображением Толстого на отдыхе размещены на одном журнальном развороте вместе с фотографиями Л. Андреева, проводящего отдых на своей даче в деревне Вамельсу (на Черной Речке), художников. Невольно создается впечатление, что и Толстой, пропагандирующий опрощение и аскетизм, также оказывается в компании «парнасских жителей». А на первую страницу журнала вынесены карикатурные рисунки, посвященные отдыху Толстого, в них в шаржированной форме выражено чрезмерное, доходящее до назойливости внимание к жизни Толстого. Вот сопроводительные надписи: «В имении Черткова было целое нашествие. Дошло до того, что устроили прогулку вокруг дома и стали заглядывать даже в окна» (к первому рисунку, где Толстой изображен сидящим за столом, перед ним тарелка, в которой лежит одна морковка [11, с. 1]. Вегетарианство было одним из распространенных объектов комического образа Толстого.

А на обложке другого номера «Огонька» вынесены снимки московского корреспондента журнала «Огонек» С. Г. Смирнова под общим заглавием «Приветствия графу Л. Н. Толстому в Москве» (1. Толстой на пути к вокзалу. 2. Л. Н. Толстой с супругою на Брянском вокзале. 3. Л. Н. Толстой с графиней Софьей Андреевной в ожидании поезда на Курском вокзале. 4. Л. Н. Толстой у Курского вокзала пред отъездом в ясную Поляну отвечает на приветствия толпы. 5. Москвичи провожают Л. Н. Толстого) [12, с. 1].

Общая атмосфера расцвета литературной пародии в начале века не могла обойти и Толстого. Безусловно, в отличие от почти открытого издевательства над модернистами, «смех над теми или иными аспектами толстовской личности или творчества в большинстве случаев сопровождался подчеркнуто уважительным отношением к писателю» [10, с. 176]. Пародисты не трогали «Войну и мир», «Анну Каренину», их внимание привлекал Толстой-современник. Здесь нужно назвать пародию «Власть тьмы, или один увяз, всей семейке пропасть» (появилась в журнале «Развлечение», 1898, №8. Подпись: Граф Нулин). Вслед за появлением «Воскресения» в «Ниве» в журнале «Развлечение», а затем и отдельным изданием вышла пародия на роман. Молодой одесский литератор Д. А. Богемский (наст. фам. Беркович) публикует большую прозаическую пародию на роман под псевдонимом «граф Худой». Называется прозаическая пародия «Понедельник». Надо заметить, что количество прозаических пародий «во все времена было во много раз меньше, чем пародий стихотворных» [13, с. 180]. Это связано с тем, что механизм узнавания «оригинала» в них совсем иной, она «сюжетна, близка литературному фельетону, «пародируемый писатель должен быть известным (скандально известным, знаменитым, модным и проч.) и обладать собственным сложившемся стилем (или сложившейся репутацией – тогда семантический центр тяжести пародии смещается на внелитературные параметры» [13, с. 180-181].

Отметим точно воспроизведенную стилистику начала знаменитого романа. «Как ни старались человеки восточные и обыкновенного калибра, собравшись в одно пустопорожнее место несколько сот тысяч, как ни лазили друг другу в карманы, как ни тузили друг друга под микитки, как ни плевали азартно по сторонам, как ни затягивались махоркой и корешками, – весна все-таки была весной со всеми непременными атрибутами: бронхитом, коклюшем и послеподписочным крахом газет…» [14, с. 3]. Пародирование синтаксиса начала романа станет постоянным, как, например, в пародии П. М. Пильского «Царство божие не в конституции» (вошла в сборник «Незлобивые пародии», 1909), где пародирование стилистики начала романа связано в первую очередь критической направленностью на общественно-публицистические взгляды Толстого.

Но все же предметом пародий становилось не столько художественное творчество Толстого, сколько его публицистика, а также то, что именуют «внелитературными параметрами»: обстоятельства домашней жизни, специфика личных отношений наследников Толстого, особенности изданий его сочинений и т. д. (например, пародия А. В. Амфитеатрова «Страница, взятая наугад из будущего четвертого тома посмертных произведений Л. Н. Толстого, изданных под редакцией В. Г. Черткова с благоговейного разрешения Александры Львовны Толстой и при коварном попустительстве графини Софьи Андреевны Толстой»).

В первое издание знаменитого сборника пародий Е. Венского «Мое копыто» (1910) помещен пародийный портрет Л. Толстого, где в сгущенном и одновременно карикатурно-редуцированном виде предстает философия Толстого. На контрасте между проповедью опрощения и внешней обстановкой яснополянского дома строится заключительная часть пародии: «Я вернулся домой. У ворот усадьбы меня ожидали нищие. Они просили милостыни. Я сказал:

– Братья мои! У меня ничего нет. Все. Что было у меня, я отдал другим. И что такое, братия, собственность. Собственность зло. Земля божия, и лес, из которого сделан на этой земле дом, божий, и столы, и стулья Божии. Как же я могу давать вам Божью собственность, А что такое – взять чужую собственность?.. Вечером я много и долго работал. Приехали гости. Мы пили чай. Князь Облонский очень хвалил булки и кулебяку. Слушали музыку. Легли спать. Много ли человеку сна нужно. В 9 часов я уже был на ногах…» [15, с. 56].

Детальный анализ указанных источников мы оставляем за рамками данной статьи. Нам важно было обозначить контекст и обосновать необходимость изучения Толстого сквозь призму произошедших на рубеже XIX-XX вв. заметных изменений в литературном быте серебряного века, в том числе и активизации смеховой традиции.

 

Библиографический список

1.Интервью и беседы с Львом Толстым / сост. и комм. В. Я. Лакшина. – М.: Современник, 1986 – URL: http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/public/lakshin-tolstoj-glazami-sovremennikov.htm (дата обращения: 20.10.2017)

  1. Русаков В. Живая биография гр. Л. Н. Толстого // Известия по литературе, наукам и библиографии. – 1903. – №10-11. С. 101-104
  2. 13.Толстой Л. Н. Собр. Соч. в 22 т. Т. 15 – URL: http://rvb.ru/tolstoy/01text/vol_15/01text/0331.htm (дата обращения: 20.10.2017)
  3. Лотман Ю.М. Литературный быт // Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия , 1987. С. 194-195
  4. Долгополов Л.К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX – начала XX века. – Л.: Сов. писатель,,1985. 352 с.
  5. Эйхенбаум Б.М. «Мой временник». Художественная проза и статьи 20-30-х годов. СПб.: Инапресс,2001. 656 с.
  6. Лурье С. Толстой и кино//Литературное наследство. Т. 37-38. – М.: изд-во АН СССР,1939. С. 713-721
  7. Стернин Г. Ю. Очерки русской сатирической графики. – М.: Искусство,1964. 336 с.
  8. Луцевич Л. Ф., Щедрина Т. Г. Пресса как пространство культурно-исторических трансферов // Вопросы философии. – 2016 – №6 http://vphil.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=1419&Itemid=52
  9. Тушев А.Н. Можно ли смеяться над живым классиком? Лев Толстой в зеркале юмористических журналов// Рецепция личности и творчества Льва Толстого: коллективная монография / сост. и науч. ред. Л.Е. Бушканец. – Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2017.С. 174-185
  10. Огонек. – 1909. – 26 сентября (9 октября). №39. 16 с.
  11. Огонек. – 1909. 3 октября (16 октября). №40. 16 с.
  12. Кушлина О. Б. Русская литература XX века в зеркале пародии. М.: Высш. школа. 1993. 478 с.
  13. Граф Худой. Понедельник. Новый роман в трех частях. – М.: издание журнал «Развлечение», 1899. 94 с.
  14. Венский Е. Мое копыто. Книга великого пасквиля: литературные шаржи, карикатуры, пародии, памфлет. СПб.: Северные дали, 1910. 160 с.

 

Leo Tolstoy and the comic tradition in russian literature of the silver age

 

Abstract: The article deals with the comic forms of reception of the personality and creativity of Leo Tolstoy. The possibilities of two main aspects of the reception of parody and visual humor explores.

Key words: L. Tolstoy, a literary life, criticism, parody, cartoons.

 

Евгений Венский – мастер литературно-критической пародии

УДК 82/821

В.Н. Крылов

Казанский (Приволжский) федеральный университет, Россия, г. Казань

Аннотация. Статья посвящена забытой книге пародий Е. Венского «Мое копыто». Образы критиков, комически переосмысленные в сборнике, рассмотрены как сквозной мотив, проходящий через всю книгу. Выявлено мастерство Венского в создании т.н. «двойных» пародий (на стихи и критика, оценивающего поэта), использование существенных особенностей, аргументации пародируемых критиков. Делается вывод о том, что для Венского пародии на критиков стали выражением и дополнением его литературно-критической деятельности.

Ключевые слова: Е. Венский, пародия, критика, К. Чуковский, К. Бальмонт, В. Иванов, E. Venskiy, parodiya, kritika, K. Chukovskiy, K. Bal’mont, V. Ivanov

 Популярность литературных пародий в конце XIX — начале XX в., свойственная переходным этапам в культуре, не могла не отразиться и на появлении пародий на критику. Если в серебряном веке пародировали почти все, то и критика не стала исключением. В этой статье мы рассмотрим пародийное изображение критиков в книге Евгения Венского «Мое копыто». 

 Книга Е. Венского (Евгения Осиповича Пяткина) «Мое копыто», недооцененная современниками, тем не менее, заслуживает внимания. Е. Венский одним из первых понял, что «развязная бесцеремонность бульварной литературы может быть принята как основной стилеобразующий прием, а беспринципность авторской позиции может быть возведена в принцип» [1, c. 150].


 С позиций современного литературоведения, «природная веселость, разнообразие пародийных приемов и театрализация литературы позволяют назвать Венского не только самым плодовитым, но и одним из самых ярких и талантливых пародистов начала века» [1, c. 151]. Книга «Мое копыто» вышла с подзаголовком «Книга великого пасквиля», что отсылало читателей к «Книге великого гнева» Л. Волынского. Она состояла из нескольких разделов – «Беллетристика», «Критики», «Испытанные остряки», «Наша пресса», «Руководители общественного мнения», «Эротика российская», «Pro domo sua», «Взгляд и нечто». Здесь пародировались все заметные фигуры русской литературы. Его пародии, как уже отмечалось, интересны как «дополнительный показатель восприятия современниками чисто внешних стилистических и тематических примет того или иного из писателей, творчество которого вызывало более или менее оживленный интерес у читающей публики» [2, c. 24].

 Двуединая природа пародии (она является одновременно произведением и комического искусства, и литературной критики) обостряет актуальность фигуры критиков, представленных в этой книге. Тема критики возникает уже в пародийных предисловиях. В предисловии «От автора» звучит отдельное обращение к критикам: «Критикам своим заранее отвечаю: Те, кои сюда не попали, — в «Мое Копыто», — пиять меня будут из-за уязвленного самолюбия,— оное так и знайте. Tе, кои сюда попали и самих себя узнают в характеристиках, — писать по злобе будут. Оных не читайте! Те, кои промолчать или пренебрегут, — из зависти» [3, c. 4].

Евгений Венский
Евгений Венский

 А в отрывках из «Автобиографии Е. Венского», где возникает «собирательный образ разудалого беспринципного критика, которому равно близки реалисты и символисты (брюк у него две пары: «серые с искрой наваринского пламени и полосатые с лиловым фоном на эмалевой стене», явно иронично упоминается об отзыве критика А.Бурнакина: «Газета серьезная, умственная, политическая — „Новое Время» тоже раскачалось, и заставила критика Анат. Андр. Бурнакина (философ, знаток русской и иностран. литературы, автор прекраснейшей книги „Трагические антитезы», проникновенный аналитик и интуитивный критик) написал о моей книге… фельетон в 1235 строк, в которых, взяв меня за ноги, размахнулся и, как некогда Самсон бил филистимлян какой-то штукой, уничтожил около 40 человек русских литераторов» [3, c. 6 –7].

 Одно из постоянных имен, к которым обращался Венский, был Чуковский. Интерес литераторов к фигуре критика Чуковского зафиксирован в интересной статье В. Розанова «Обидчик и обиженные», где, откликаясь на его выступления с лекциями на литературные темы, Розанов очень точно подметил, что о нем «вообще теперь стали много говорить»: «Литераторы стали очень бояться Чуковского. «До кого-то теперь дойдет очередь». Все ежатся и избегают быть «замеченными» умным, зорким критиком: «Пронеси мимо»… Но Чуковский зорко высматривает ежащихся. Он пишет коротко — это сила. Не хлестко — это ново и привлекательно. Глаз его вооружен какой-то сильной лупой, и через нее он замечает смешные качества в писателях, раньше безупречных. Две-три его заметки о В. Поссе заставили просто перестать писать этого ежедневного публициста «Речи». Еще немного, и, пожалуй, Чуковский заставит замолчать даже великого Влад. Азова. Просто ужасы. <…> По его адресу шепчут, говорят, выкрикивают в литературных гостиных: «хулиган», «не воспитан», «никого не уважает», «циник» [4].

 В отрывках «Из автобиографии Е. Венского» говорится о том, что у него несколько литературных предшественников, в том числе К. Чуковский, Хлестаков, О. Норвежский, Тряпичкин. Отсылки к статьям Чуковского появляются и в первом разделе «Беллетристика», где все персонажи (писатели), независимо от их статуса, уравнены по алфавитному порядку и сведены в общий разряд беллетристов. 

 Одним из обсуждаемых в конце 1900-х гг. был вопрос о плагиате. Своего рода толчком к нему стало появление 16 июня 1909 г. в вечернем выпуске газеты «Биржевые ведомости» (№ 11160, с. 5-6) «письма в редакцию» Мих. Мирова под названием «Писатель или списыватель?», в котором прозвучало обвинение Алексея Ремизова в плагиате, что якобы писатель списал две сказки из книги известного собирателя русского фольклора Н.Е. Ончукова. Как заметил критик В. Боцяновский, в России распространилось «какое-то поветрие на обвинения в плагиате». 3 августа 1909 года на страницах газеты «Речь» К. Чуковский уличил в плагиате Бальмонта, обнаружив в его статье «Певец жизни», которая была опубликована в «Весах» еще в 1904 году, незакавыченные цитаты из книги Джона Симондса об Уитмене. До того, в январе 1909 года, «Биржевые ведомости» опубликовали заметку Ника Картера (О.Л. Оршера), где проводились параллели между рассказом Ф. Сологуба «Снегурочка» и сказкой Н. Готорна «Девочка из снега», а ровно через год в январском номере «Русского богатства» критик А. Редько поместил статью, в которой сличил фрагменты из его «Королевы Ортруды» и романа Викториена Соссэ «Бессмертный идол». А летом 1909 года в Москве разразился скандал в связи с обвинением Эллиса в порче книг из собрания Румянцевского музея, продолжавшийся в течение всей осени [5, c. 279 –287].

 Применительно к теме пародирования в книге Е. Венского речь должна идти о заметке К. Чуковского из цикла «Литературная стружка» в газете «Речь», где, в том числе, Чуковский, используя, как и «обвинитель» А. Ремизова, параллельные места в статье Бальмонта «Певец жизни» и работе Джона Симондса, отмечал: «Довольно давно в «Весах» была статья Бальмонта «Певец жизни». Теперь беру английскую книжку Джона Симондса «Walt Whitman» — что за чудо! Целые фразы так и списаны с Бальмонта! Этот Симондс, оказывается, плагиатор! Странно, однако, что книжка Симондса вышла на одиннадцать лет раньше, чем бальмонтова статья, и неопытный читатель, пожалуй, подумает, что плагиатор-то — Бальмонт. Я же приведу кое-какие образчики <…> Как жаль, что Бальмонт написал свою статью позже Симондса, иначе могло бы оказаться, что Симондс списал у Бальмонта! Нужно ли говорить, что Бальмонт нигде ни единым словом о Симондсе не упоминает» (Речь. 1909. 3 (16) авг., №210).

 Выпады Чуковского против Бальмонта были и раньше (статьи «Русская whitmaniana», «О пользе брома. По поводу г-жи Елены Ц.», «Бальмонт и Шелли»). В статье «О пользе брома», ставшей ответом на «защиту» Бальмонта его гражданской женой Еленой Цветковской, Чуковский не соглашается с Е. Цветковской в том, что Бальмонт «первый дал яркую характеристику Уитмена и ряд переводов из него»: «Но ведь это явная ложь! Впервые по-русски об Уитмене говорится в лекции John Swinton΄а в Коршевском «Заграничном Вестнике» (июнь 1882 г.)» [6, c. 433].

 Отголоски обвинений Чуковского в адрес Бальмонта Е. Венский «выплеснул» и в «Моем копыте» в пародии на К.Бальмонта. Это как бы двойная пародия: в ней высмеивается стиль лирики Бальмонта (легко узнаваемы стихотворения «Хочу», «Я – изысканность русской медлительной речи»), но одновременно содержательный пласт пародии включает комический образ Чуковского-критика:

Корней Чуковский!.. О критик «Венский»!

К чему ты тронул Парнаса monde?

Ведь я не Горький и не Каменский,

Не Лев Толстой я, а… сам Бальмонт!

Чего ж ты поднял, Корней сердитый,

О, ядовитый,— кругом пургу?

Тобой убитый, в край ледовитый

Я, знаменитый, не убегу.

О, плагиатность, моя халатность,

О, перепевность чужих статей…

Чуже-слиянность, о интендантность,

О, гонорарность статьи моей! 

О, век ревизий, исканий, сыска! О, Нат-Чуковский!.. Сходи к врачу! 

Ты истеричен, как суффражистка. 

Сходи скорее! Я так хочу! [3, c. 13].

 В пародии на В. Иванова лирический субъект, от имени которого произносится монолог, обращает упреки критике в целом («Всероссийской славы мне, прозябшей от пиит,/ Не хощет вознести зоильна Эвменида»), перерастающие опять–таки в послание Чуковскому: 

И паки вопию: Не критик, а Зоил,

Почто меня не чтит посланием Чуковский?!

Аз, ориазма жрец, утомно возопил:

Се не умру во век, второй Тредиаковский [3, c. 30].

 И в другие пародии включены разные пародийные намеки: в «А. Белом» упомянуты «Антоша» и «калоша» (как намек на Антона Крайнего и статью А.Белого «Штемпелеванная калоша»), в «М. Горьком» персонаж издает «запах выгребной ямы, В. Буренина и интеллигента» [3, c. 23].

 Раздел «Критики» предварен эпиграфом из рассказа Чехова «Хирургия»: «Насажали вас иродов на нашу погибель» [3, c. 54]. Вслед за ним в книге последовательно представлены пародии на Амфитеатрова, Буренина, Волжского, Измайлова, Луначарского, Мережковского, Розанова, Шестова, Чуковского. Выделяя некоторые существенные приметы содержания, стиля, особенности аргументации названных критиков, Венский добивается комического эффекта. Как и Измайлов (в книге «Кривое зеркало»), говоря о литературной позиции Буренина, он доводит до гротеска антисемитский дискурс в критике Буренина: «Раньше были в литературе хоть просто гады, а теперь жида наползло!! Со всего света сошелся жид на русскую литературу, испоганил, облевал, осрамил. Иной, где-нибудь «в Бердичеве или Шклове портным был и хорошим портным, и вдруг теперь такие романы пишет, что индо мороз по жилам. Другой ночную посуду в Одессе лудил, а теперь сам очень хорошую газету издает. То, что раньше считалось единицами, в роде Надсона, — теперь считайте миллионами. Жид, жид, жид… Андреев, Горький, Юшкевич, Фруг, Якубович, Амфитеатров… Прислали книгу для отзыва. Автор несомненный жид: Ауслендер. И манера письма у него жидовская, и заглавия жидовские, и темы жидовские» [3, c. 56].

 В пародии на Глинку-Волжского Венский очень точно схватил характерное для «волжского идеалиста» обильное цитирование с неизбежной контаминацией цитат и следующую из этого трудности разграничения интерпретируемого текста и собственно саму интерпретацию [7, c. 11].В тексте Венского на одно предложение приходится 10 (!) сносок. 

 Пародия на А. Измайлова строится на использовании тех постоянных тем, которые вошли в книгу «Помрачение божков и новые кумиры» — о новом литературном катехизисе, новых нравах, перемещении перспективы. Потому в пародии узнаваемы мотивы первой главы книги — «Хмель на руинах (Новое и старое)»: «Грустно констатировать тот факт, что теперь нам не нужны ни Толстой, ни Тургенев, ни Пушкин. Новые силы народились, вытеснили старых, и литература зацвела пышным цветом порнографии, никчемности, бессодержательности и безыдейности. Литература стала пряной, вялой, расслабленной, неврастенической. Никто ей не интересуется, — пишет ее мелочь микроскопическая, стала она дряблой, мелкой, сварливой и злободневной. Интересуются больше анекдотами, чем внутренним миром каждого писателя. Так, дай Бог памяти, болтали про Гоголя, будто он был неряшлив, покойный, будто Фет частенько колотил своего крепостного повара, будто (дайте вспомнить! Фу ты, Господи! Ведь, уж писал я про это много раз), — да, да!» [3, c. 58]. 

 Комическая стихия, представленная в пародийном сборнике Е. Венского, стала выражением и дополнением его взгляда на современную литературу и критику. Тем более, что в это же время Венский являлся сотрудником сатирического «Синего журнала», откликаясь в рубрике «Книжная и газетная полка» на новинки книжного рынка.

 

Библиографический список

  1. Кушлина О.Б. Книга великого пасквиля // Русская литература XX в зеркале пародии. – М.: Высшая школа, 1993. – С.150-151

2.Тяпков С.Н. Русские прозаики рубежа XIX-XX веков в литературных пародиях современников. – Иваново: Ивановский ун-т, 1986. – 76 с.

  1. Венский Е. Мое копыто. Книга великого пасквиля . – СПб.: Пантеон, 1911. – 160 с.

4.Розанов В. Обидчик и обиженные // Новое время», 1909, 3 октября, №12055

  1. Данилова И.Ф. Писатель или списыватель? (К истории одного литературного скандала) // История и повествование: сборник статей. – М.: Новое литературное обозрение, 2006. – С. 279-287.
  2. Чуковский К.И.Собр. соч.: в 15 т. Т.6. – М: ТЕРРА, 2002. – 624 с.
  3. Резниченко А. От составителя // Глинка-Волжский А.С. Собрание сочинений: в трех книгах. Кн.1. – М.: Модест Колеров, 2005. – С. 9-14.