Элементы народной смеховой культуры как индикатора национального характера в творчестве С.Я. Маршака

УДК 81’. 255 / 2

Т.М. Степанова, Ф.Аc. Аутлева

ФБГОУ ВПО Адыгейский государственный университет, г. Майкоп, Россия

Аннотация. В статье рассматриваются особенности использования традиционной народной смеховой культуры в оригинальной поэзии С. Маршака и его поэтических переводах. Исследуются основные аспекты восприятия писателем различных форм песенного фольклора.

Ключевые слова: смеховая культура, фольклор, синкретизм, юмор, сатира, смысловая игра.

Abstract: The paper discusses the features of folklore humorous culture traditions in S. Marshak’s original poetry and his poetic translations, examines the main aspects of the writer’ perception of various forms of folksong.

Keywords: humorous culture, folklore, syncretism, humor, satire, semantic game.

 

Традиции народной смеховой культуры, проявляющиеся в фольклорном театре, музыке, танце и, естественно, в словесном фольклоре, оказываются весьма продуктивны в своем первородном синкретизме для аналогичных видов профессиональной культуры, также являя своеобразный синтез народного оптимизма, творческой изобретательности, способности к разным формам игровой деятельности (см.: Теория универсальной народной смеховой культуры М.М. Бахтина) [1].

В многообразном по своей направленности, жанровой природе и тематике наследии С.Я. Маршака, в симбиозе собственного и переводного творчества которого отчетливо выявились элементы триады «Россия-Восток-Запад» («Русская и мировая народная поэзия, Пушкин и Бернс и многое другое в отечественных, западных и восточных богатствах поэтического искусства определило его художническую взыскательность», – писал о Маршаке А.Т. Твардовский [7, c. 40]), немалое место занимают самые разные проявления юмора, сатиры, смысловой игры. Одно перечисление подобных текстов займет немало места. И все же назовем лишь немногие: «Мистер Твистер» и подобные образцы политической карикатуры; пьесы, построенные на традициях русской лубочной культуры; многочисленные переводы народной и книжной шуточной поэзии (Ю. Тувим, Д. Родари); переводы поэзии английского «нонсенса» и многое другое. 

В данной работе, основываясь на свидетельствах современников, мы рассмотрим некоторые грани личности, психологического и творческого облика выдающегося поэта, свидетельствующие (при всей глубине и сложности его мировоззрения и дарования) и о близости его индивидуальности к стихии народной смеховой культуры, и о его исключительно позитивной жизненной позиции. Его концепцию адекватно характеризует высказывание выдающегося кинорежиссёра, сценариста, поэта, драматурга Эльдара Рязанова «Где есть юмор, там есть правда».

Большие и разные пласты творчества С. Маршака по-разному связаны с интересом к народной культуре. Среди потрясений XX столетия писатель воссоздает тот тип сознания, который в прежние века служил основой для фольклора. Поэтому его, даже, казалось бы, весьма далекие от народного мировосприятия произведения («Война с Днепром») соединяют традиции двух жанров – народной сказки и публицистического репортажа, часто приобретают мифопоэтические черты. Фольклорные мотивы играют важную роль в организации художественного пространства и системы персонажей.

Соединение фольклоризма с совершенно иным художественным мышлением и образным строем (обусловленным, в том числе, отражением конкретных исторических событий, определивших судьбу России в XX веке) дало оригинальному и переводному творчеству Маршака образ мира, связанный с традициями отечественной народной и классической культуры. Поэтика Маршака выросла из реалистической литературы XIX века, нацеленной на правдоподобное изображение действительности. 

В основе многих его произведений лежат конкретные исторические события и описания реального быта. Однако за ними ощутим мифопоэтический подтекст, связанный с фольклорной традицией. Сказ от лица разных персонажей позволяет писателю создать особый тип повествования, обретающий символический смысл. «Эта радость, возникающая из очистительного страдания, и есть ключ к жизненной мудрости, к мудрости творящей и строящей, благодарной и побеждающей. Она открывается младенцам и людям с чистым сердцем», – так определял своеобразие фольклорной сказки И.А. Ильин [3, c. 385].

В этот период фольклорные влияния в его произведениях внешне почти отсутствуют, реальное открытие фольклора Маршаком произойдет позже. Но подспудно, параллельно с основной линией творчества в дооктябрьский период происходит накопление «фольклорного потенциала» из разных источников – библейских текстов, затем – английских и шотландских баллад, русской городской сатирической поэзии.

Следует отметить, что формирование почвенности, включающей и народную смеховую культуру, прирожденного горожанина С.Я. Маршака происходит значительно раньше открытия им поэзии Р. Бернса. Поэтому мы считаем необходимым обратиться к отдельным воспоминаниям о поэте его родных и близких, оставивших весьма важные свидетельства о его разнообразных пристрастиях в области словесности, как профессиональной, так и народной. Источником освоения фольклорной традиции для С.Я. Маршака является непосредственное (аудио) восприятие и даже личное (бытовое) воспроизведение текстов народной поэзии.

Понятие «литературный быт», введенное в научный обиход Ю.Н. Тыняновым и Б.М. Эйхенбаумом, в дальнейшем разработанное Ю.М. Лотманом, определявшим «литературный быт» как своего рода текст, в каждом конкретном случае имеет свое применение. По отношению к С.Я. Маршаку мы можем судить о единстве и взаимозависимости его человеческого и писательского облика, неразрывной связи жизненного и творческого начал, где большое место занимало и смеховое начало. Сын поэта, И.С. Маршак, вспоминает о том, что в его детстве наряду с чтением в семье русских и английских стихов, классической русской прозы, лучших переводных книг, «отец пел мне много народных песен». «С малых лет звучат в моих ушах перезвон «Колоколов» Эдгара По, сложные музыкальные мелодии в любимых стихах отца из Томаса Гуда («Мост вздохов») и Фрэнсиса Томсона («Гончая небес» и «Маргаритка»)» [4, с. 74-109].

Подбор произведений, услышанных от отца, отличался исключительным вкусом. «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Нос», «Шинель», «Коляска», «Ревизор», «Женитьба», «Мертвые души», многие чеховские рассказы, … «Ночь перед рождеством» он читал особенно часто. «А когда у меня возникали не одобрявшиеся им литературные увлечения, он очень тонко меня от них предостерегал – чаще всего шуткой, вроде брошенного вскользь экспромта: «От Александра Дюма / Не наберешься ума»)» [4, с. 74]. Важным было то, что С.Я. Маршак, глубоко знавший и ценивший вершинные произведения мировой классики, как и Пушкин, никогда не пренебрегал поэзией народа, не смотрел на нее свысока.

Самыми ранними запомнившимися песнями «с содержанием» Иммануэль Самуилович Маршак наряду с «Колыбельной песней» Майкова (отец и мать пели у его постели в Краснодаре) называет песню, которую отец пел, «бодро неся меня на плечах по улицам и аллеям парка в Детском Селе:

В чужедальной стороне, 

В незнакомой доле,

В неизвестном табуне

Конь гулял по воле…» [4, с. 109].

И.С. Маршак не совсем точно цитирует и не уточняет, что это была также «вывезенная» из Краснодара-Екатеринодара казачья строевая песня «Ой, при лужку, при лужке…». Зато он очень точно воспроизводит любимую отцом забытую народную русскую песню:

Сидела Катюшенька

Поздним вечером одна, 

Вышивала Катенька 

Тонким шелком рукава. 

Вышивши рукавчики, 

В терем к батюшке пошла.

 Вышивши рукавчики, 

В терем к батюшке пошла.

Сватался к Катюшеньке

 

Из сената сенатор. 

Давал он в обличьице

Полтораста душ крестьян.

Думаю-подумаю,

Я за этого нейду.

Думаю-подумаю,

Я за этого нейду [4, с. 109].

Сюжет этой балладной песни достаточно редок, хотя и прост. Катюшенька отвергает и «первой гильдии купца», дававшего «в обличьице восемнадцать кораблей», а принимает она предложение деревенского музыканта, который давал «в обличьице только скрипку и дуду». Заканчивалась песня прекрасным гимном силе искусства:

Выйду ль я на улицу, – 

Всякий любой назовет.

Любушка-голубушка,

Музыкантова жена.

Поэтика этой песни типична для старинных народных семейно-любовных песен, входивших в разряд протяжных песен. Это и повторы, создающие особую напевность, и уменьшительно-ласкательные суффиксы, и постоянные эпитеты. Собственную вариацию на эту тему Маршак включил, по свидетельству сына (пожалуй, это единственный случай в его литературной работе), в пьесу «Горя бояться – счастья не видать» (театр имени Вахтангова, 1953). 

Свойственное народному мироощущению диалектическое единство веселья и печали («Что-то слышится родное в долгих песнях ямщика: То разгулье удалое, То сердечная тоска…» (А.С. Пушкин, «Зимняя дорога»)) окажется органически близким мироощущению С.Я. Маршака. В дальнейшем, в своей поэзии Маршак редко будет имитировать фольклорный стих, прибегать к стилизациям и прямым подражаниям (это в основном касается его переводов инонациональной народной поэзии), но дух и форма народного творчества будет присутствовать в его созданных с полным знанием законов профессиональной поэзии произведениях.

И.С. Маршак отмечает, что его отец любил и другие русские народные песни, добавляет, что отец дружил с многими людьми, знавшими и любившими народные песни, помнил и исполнял множество русских, украинских, белорусских, армянских, английских, шотландских, финских, еврейских песен [4, с.74]. Таково давно хрестоматийное, породившее в свою очередь различные перифразы остроумное и ироничное стихотворение «Мельник, мальчик и осел», которому предпослан подзаголовок «Восточная сказка», все же тонко имитирующее ритм и строфику народной шуточной песенки и одновременно притчи:

Где это Видано?

Где это Слыхано? —

Старый осел

Молодого Везет!

Характерно, что Маршака привлекали действительно редкие, не подвергшиеся обработке массовой культуры, песни, то есть именно те, в которых сохранена была истинная народность. Автор «иронизирует по поводу обывательского интереса ко всякого рода слухам, суевериям, по поводу крайне узкого и примитивного характера массового сознания» [6, c. 147]. Интересно, что в творчестве Маршака нет прямого влияния, имитирования подобных песен, они существуют как бы в подтексте, в той части «айсберга», которая скрыта под водой, и придают особую глубину и содержательность его внешне другой поэзии.

К. Чуковский отмечал еще одну сторону дарования Маршака – мастера трудного жанра, которым владели народные острословы, – стихотворных экспромтов. Всюду – в театре, на даче, в гостях, в книжной лавке, в парикмахерской, в больнице – он при любых обстоятельствах легко и свободно импровизировал озорные стихи, эпиграммы, пародии, «восхищавшие своим блистательным юмором и прелестной лаконичностью формы». В 1960 году, посылая К. Чуковскому книгу «Сатирические стихи», он сообщал, что издательство «изгнало» из нее несколько экспромтов.

Но, может быть, в Музее 

Чуковского Корнея –

В «Чукоккале» найдут

Изгнанники приют.

Э. Паперная в своих воспоминаниях, так и названных – «Друг песни», пишет об одном из эпизодов, случившихся в ленинградском Доме книги в конце 20-х годов. «Длинные коридоры, строгие кабинеты – учреждение солидное и почтенное, и вдруг из редакторского кабинета доносится песня, да какая веселая! Нет, нет, это не радио, это кто-то поет по-украински в кабинете Самуила Яковлевича Маршака:

Ви, музики, грайте, 

А ви, люди, чуйте. 

Старимах по домах, 

Молодi, танцюйте!» [5, c. 170]

Начинающий молодой автор с Украины, как выясняется в разговоре, знает много народных песен. И вот неожиданно его беседа с редактором, по просьбе редактора, заканчивается пением: «Увлечены оба. Самуил Яковлевич сидит за редакторским столом, заваленном рукописями и гранками, и весь подавшись вперед, с большим вниманием и интересом слушает песню. Глаза его блестят за стеклами очков, лицо оживленно, пальцы теребят прядку волос – признак сосредоточенности. В кабинет входит один из младших редакторов: «Садитесь и слушайте песню, это вам будет полезно. Какой чудесный ритм! И как лаконично, ничего лишнего». Эта мелодия останется в памяти, возникнет в ритме нового стихотворения…» [5, c. 170].

«Вот Самуил Яковлевич несется по коридору издательства, торопится в свой кабинет, озабоченный и чем-то расстроенный. Его останавливает Хармс.

– Понимаете, Самуил Яковлевич, я вдруг забыл мелодию поморской песни, которую вы мне напели, – говорит Хармс, – как она начинается? – В таком деле отказать нельзя! И занятый по горло Маршак тут же на ходу тихонько напевает своим низким сипловатым голосом:

Уж ты гой еси, море синее, 

Море синее, все студеное, 

Все студеное, да все солоное. 

Кормишь-поишь ты нас, море синее, 

Одевать-обувашь, море синее,

Погребать ты нас, море синее, 

Море синее, все студеное, 

Все студеное да все солоное…

 

Суровая своеобразная мелодия этой старинной поморской песни, ее ритм, передающий движения гребцов, постепенно захватывают и Маршака и Хармса. С лица Самуила Яковлевича исчезает озабоченное выражение, разглаживаются складки на лбу – песня прогнала суету…» [5, c. 170].

Э. Паперная вспоминает, как два молодых очень музыкальных автора, зная страсть Маршака к народному творчеству, сочинили довольно удачную имитацию русской народной песни. Не захватила подделка Маршака, он остался к ней равнодушен. Но зато как он бывал взволнован, когда песня трогала его за живое!

А. Гольдберг в мемуарном очерке «Вами зажженный горит огонек…» вспоминает о том, как в декабре 1957 года Самуил Яковлевич впервые после войны приехал в Ленинград. После большого и шумного вечера напряженность исчезла, и Самуил Яковлевич превратился из «объекта юбилея» в самого себя, ему нужна была разрядка, потому что он сразу же предложил спеть. Один из присутствующих поэтов знал «репертуар» Маршака, и они вдвоем стали петь старые и давно забытые песни. 

А. Гольдберг отмечает: «Самуил Яковлевич с таким удовольствием выговаривал слова, что видно было, как ему нравятся четкие ритмические повторы. И, едва кончив петь, он заговорил о том, как по-разному звучит песенный стих у разных народов. Украинский язык, например, особенно приспособлен для юмора, в нем есть замечательные слова – «манесенький», «маненесенький». Русскому языку присуща та великодержавность, которая необходима для высокой песни и которая, кстати, есть и в английском языке. Очень немногим большим поэтам удается совместить в своем творчестве народный юмор и высокий строй стиха. И, вероятно, успехи Твардовского в какой-то степени связаны с тем, что ему посчастливилось родиться на Смоленщине, на стыке России, Белоруссии и Украины» [2, c. 45]. Кроме того, необходимо дополнить, что гениальная поэма «Василий Теркин» при всей глубине и драматизме ее проблематики пропитана традициями народного юмора.

Следующее наблюдение также проливает свет на эпизоды творческого процесса. Поэт цитирует популярную плясовую песню:

Эх, распошел, распошел, распошел 

Парень молодой, 

В красной рубашоночке, 

Хорошенький такой.

По словам С.Я. Маршака, примерно так звучит мелодия английской народной баллады «Графиня-цыганка». Когда Маршак переводил баллады, он всегда опасался, не будут ли они выглядеть книжными. А ведь это произведения, которые пел народ. Значит, и в переводе они должны сохранить народный, песенный характер. Народная песня у Самуила Маршака выступает как источник жизненного оптимизма. Таким образом, элементы юмора и сатиры, игры с формой и содержанием в оригинальном творчестве и переводческой деятельности С. Маршака важны для писателя как индикаторы национальных характеров, они проникают во все сферы его творчества, наполняя и обогащая его жизнеутверждающим характером.

Библиографический список

  1. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. Рабле и Гоголь (Искусство слова и народная смеховая культура). – М.: Русские словари; Языки славянских культур, 2010. – 752 с.
  2. Гольдберг А. «Вами зажженный горит огонек…» // «Я думал, чувствовал, я жил»: Воспоминания о Маршаке. – М., 1988. – С. 45.
  3. Ильин И.А. Собр. соч.: в 10 т. Т. 6. Кн. 1. – М.: Рус. кн., 1996. – С. 385.
  4. Маршак И.С. «Мой мальчик, тебе эту песню дарю» // «Я думал, чувствовал, я жил»: Воспоминания о Маршаке. – М., 1988. – С. 74-109. 
  5.  Паперная Э. Друг песни // «Я думал, чувствовал, я жил»: Воспоминания о Маршаке. – М., 1988. – С.170.
  6. Степанова Т.М., Аутлева Ф.Аc. Пародийное переосмысление романтических и фольклорных жанров и мотивов (средневековая баллада, готическая повесть) в новеллистике В. Ирвинга // Вестник Адыгейского государственного университета. – Серия 2: Филология и искусствоведение. – 2015. – №2. – С. 147-153.
  7. Твардовский А. О поэзии Маршака // Твардовский А. Собр. соч. Т. 5. – М., 1980. – С. 40.