УДК 82-1/-9
Сысоева, О.А.
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Тихоокеанский государственный университет», Хабаровск, Россия
Предметом исследования в статье является изучение жанрово-пародического своеобразия художественного текста. Объектом изучения становится роман Саши Соколова «Между собакой и волком» (1980). Автор доказывает, что пародия в романе Саши Соколов выступает как своеобразная форма памяти, творческое обыгрывание принципов и приемов деревенской прозы. В работе рассматриваются интертекстуальные связи пародийного текста и пародируемых прототекстов на композиционно-содержательном (заголовочные комплексы, магистральные идеи, сюжет, композиция) и языковом уровнях.
В данной работе автор использует культурно-исторический, системно-типологический, историко-литературный методы, а также метод интертекстуального анализа. Методологическую базу исследования составили труды М. М. Бахтина, Д. С. Лихачева, Л. Г. Кихней, И.А. Яблокова, Т. В. Казариной, А.В. Млечко.
Ключевые слова: жанр, пародия, Саша Соколов, деревенская проза, заголовок, эпиграф, интертекст, тип героя.
Sysoeva O.А.
Pacific National University, Khabarovsk, Russia.
Parody of the principles and techniques of village prose in the novel «Between a dog and a wolf» by Sasha Sokolov
The subject of research in the article is the study of genre-parodic originality of the literary text. The object of study is the novel by Sasha Sokolov «Between a dog and a wolf» (1980). The author proves that parody in the novel of Sasha Sokolov acts as a peculiar form of memory, a creative play on the principles and techniques of village prose. The paper deals with intertextual connections between parodic text and parodied proto-texts at the compositional-content (header complexes, main ideas, plot, composition) and language levels.
In this work, the author uses cultural-historical, system-typological, historical-literary methods, as well as the method of intertextual analysis. The methodological basis of the research was the works of M. M. Bakhtin, D. S. Likhachev, L. G. Kihney, I. A. Yablokov, T. V. Kazarina, A.V. Mlechko.
Key words: genre, parody, Sasha Sokolov, village prose, title, epigraph, intertext, hero type
Роман «Между собакой и волком» была написан Сашей Соколовым в Лос-Анджелесе в 1980 году. Первые 150 страниц черновой рукописи были созданы писателем еще в СССР, а полностью первый вариант романа был закончен в 1978 году в штате Мичиган, США. Эта рукопись вызвала реакцию, разочаровавшую автора. Карл Проффер, с нетерпением ожидавший нового произведения, был смущен чрезмерной, по его мнению, усложненностью текста, затруднявшей восприятие. Нина Берберова, также являвшаяся почитательницей таланта Соколова, была озадачена. Только поэт-эмигрант Алексей Цветков воспринял текст с восхищением.
В России роман был опубликован в ленинградском самиздатовском журнале «Часы» и получил премию имени Андрея Белого за лучшую русскую прозу 1981 года. Саша Соколов тогда направил в Ленинград письмо с благодарностью: «Разрешите мне с удивлением воскликнуть – неужели, действительно, в одном городе одновременно живет сотня людей, которые не сочли за труд прочитать и понять «Собаку»! Отсюда, из нашего счастливого и полулитературного далека такое кажется настоящим признанием» [9, c. 11].
Согласно нашей концепции, пародирование в романе «Между собакой и волком» выступает не как способ организации художественного материала, а скорее как форма диалога с традицией. Его целью вовсе не является ниспровержения канонов или создание «комического образа» какого-либо произведения. Пародия в романе Саши Соколов выступает как своеобразная форма памяти, творческое обыгрывание принципов и приемов деревенской прозы, согласно определению А.В. Млечко, «вживление в их казавшуюся мертвой плоть новых смыслов» [5, c. 52].
Вполне традиционным представляется обращение писателя к общеконструктивному способу предъявления текста читателю с помощью «классического» заголовочного комплекса (названия романа, посвящения, двух эпиграфов) и формального членения на озаглавленные прозаические и поэтические главы.
Центральным компонентом заголовочного комплекса данного романа является его заглавие. Оно вбирает в себя концентрированную сущность произведения и при этом не принадлежит ему безраздельно. Название произведения — «Между собакой и волком» – цитатно-пародийно. «<Пора, время> между собакой и волком»- идиома со значением «рассвет», дословный перевод с французского «entre chien et loup».
Сумерки – пограничное время суток, когда все еще или уже лишено конкретности, ничто не ясно. Фразеологизм, вынесенный в заглавие романа, как отмечает Е.А. Яблоков, «приобретает сущностное значение – воспринимается как некая трагикомическая формула бытия, находящегося в принципиально «сумеречном» состоянии; то же можно сказать о мироощущении практически всех персонажей» [13, c. 202]. Кроме того, данное заглавие обращает читателей, прежде всего, к пушкинскому «Евгению Онегину» (см. в эпиграфе «Люблю я дружеские враки / И дружеский бокал вина / Порою той, что названа / Пора меж волка и собаки»). В. Потапов так объясняет выбор заглавия: «Пушкинский намек на реализацию метафорического значения чутко уловлен, охотно подхвачен и доведен до предела: оживлены и впущены в пространство «заволческого» романа предварительно русифицированные chien et loup, знакомые нам по сказкам Собака и Волк. Слагаются трогательные баллады о дружбе и разлуке этих представителей семейства псовых…» [6, c. 103].
Кроме названия, к сильной позиции художественного текста относят эпиграф. Эпиграф изначально маркирован как «свое-чужое» слово. С одной стороны, он интегрирован в авторский текст, а с другой – четко отделен от собственно авторского слова как откровенно инородный элемент, как эксплицированная цитата, сохраняющая очевидную связь со своим источником. Эпиграфы романа «Между волком и собакой» подключают самую обширную литературную парадигму, от А.С. Пушкина до Б.Л.Пастернака.
Первый эпиграф:
«Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина
Порою той, что названа
Пора меж волка и собаки
Пушкин»
Второй: «Молодой человек был охотник. Пастернак»
Сам писатель в интервью с Виктором Ерофеевым приводит свои воспоминания о выборе эпиграфа: «Набоков потом <после чтения его первого романа> спрашивал Проффера, что пишет Саша. Карл сказал, что я работаю над романом, который называется «Между собакой и волком». О, сказал Набоков, мне очень нравится название. Кстати, спросите Сашу, помнит ли он строфу из «Евгения Онегина», где используется это выражение. Я смутно догадывался, что нечто подобное должно быть где-то у Пушкина. Но так как Набоков мне через Карла ясно указал где, я нашел, а потом подумал: не взять ли указанную строфу эпиграфом. И увидел, что это именно то, что надо, чего не хватает» [11, c. 198].
Пушкиным задана свободная композиция романа, возможность вольности, доверительные отношения с читателем: это та самая атмосфера непринужденной болтовни (как говорил А.С. Пушкин о лирических отступлениях в «Евгении Онегине», да и о самом романе), «дружеских врак», которая создается Соколовым в его собственном произведении. «Эпиграф из «Евгения Онегина» еще раз подчеркивает то обстоятельство, что основной стилевой доминантой явится как раз «необязательность любой из уловленных читателем тенденций» [13, c. 202].
На Пастернака намекает структура произведения – соединение в одной книге слова автора и чужого слова в виде приложенных к книге стихотворений действующего лица: откровенная отсылка к «Доктору Живаго». Так, произведение с равным основанием претендует быть названо как «романом в прозе», так и «романом в стихах».
Таким образом, можно сделать вывод, что специфика заголовочного комплекса в романе Саши Соколова «Между собакой и волком» заключается в его пародийной семантике. Своеобразие функционирования интертекстуальных включений в тексте носит амбивалентный характер утверждения-отрицания, результатом которого является трансформация художественного опыта предшественников в процессе создания нового произведения.
Рассмотрим интертекстуальные связи пародийного текста и пародируемых прототекстов на композиционно-содержательном (заголовочные комплексы, магистральные идеи, сюжет, композиция) и языковом уровнях.
Основу сюжета романа «Между собакой и волком» образуют устойчивые структурные особенности жанровой модели романа «деревенской» прозы – литературного направления ХХ века, эстетические принципы и художественные пристрастия которого были характерны как для литературы 1920-х годов, так и 1950-1970-х годов.
Точно неизвестно, кем и когда был введён термин «деревенская проза», обозначивший ряд различных произведений очень разных авторов, повествующих о сельских жителях. Деревенская проза в советской литературе представляла собой отдельное художественное направление, что зафиксировано литературно-критической мыслью ХХ века. Обратим внимание на то, что писатель и публицист В.Ерофеев, определяя основные течения в развитии литературы, наряду с идеологически ангажированными понятиями («официальная», «либеральная» литература) называет «деревенскую прозу», имея в виду особый характер мировидения и особую поэтику изображения.
В 1920-е годы в литературе о деревне возникают три идейно-стилевых потока. Первый из них – революционная деревенская проза Л.Н.Сейфуллиной, А.С.Неверова, Вс.Иванова (автора «Партизанских повестей», рассказов и романов о гражданской войне в Сибири), Л.М. Леонова и др. В этой литературе, сближающейся с течением «героического реализма», происходит, с одной стороны, слом патриархально-христианского мироощущения, с другой – утверждаются неоязыческие, неомифологические понятия и образы.
Большинство исследователей считают, что начало направлению «деревенская проза» в 1960 — 1970-х годах в советской литературе положил рассказ А.И Солженицына «Матрёнин двор», появившийся в начале 1960-х годов в журнале «Новый мир». Далее это именование закрепилось за произведениями, появившимися после войны (в 1920 — 1930-е годы критика оперировала сходным определением – «крестьянская литература»). В настоящее время исследователями круг «деревенщиков» 1950 — 1970х годов обозначился более или менее чётко. В него входят такие авторы, как А.Я.Яшин, В.Ф. Тендряков, Ф.А. Абрамов, В.И. Белов, В.Г. Распутин, В.М.Шукшин, Е.И. Носов и другие.
Феномен «деревенской прозы» включает в себя философский, историко-социальный, психологический, этический и эстетический аспекты. З.А.Недзвецкий в своей работе «Предшественники и истоки “деревенской” прозы» полагает, что данное направление имеет мощный фундамент — русскую классическую литературу 19 века.
Итак, в центре внимания этой литературы стояла довоенная и послевоенная деревня – часто нищая и бесправная (стоит вспомнить, что колхозники, например, до начала 1960-х годов не имели даже собственных паспортов и без специального разрешения начальства не могли покидать «места приписки»). Правдивое изображение такой действительности являло собой разительный контраст с лакировочной соцреалистической литературой того времени и вызывало подчас гневные критические нападки.
Роман Саши Соколова также можно назвать своего рода лирической прозой о деревенской Руси. Основные события «Между собакой и волком» разворачиваются «в значительном удалении от каких бы то ни было столиц», посреди России (в деревнях Мукомолово, Малокулебяково, Слобода и других), а вместе с тем – на берегу полноводной реки.
Кроме того, в тексте присутствует биографическая основа, что отсылает нас к объекту пародирования – традиционному роману писателей-деревенщиков, всегда опиравшихся на личный опыт и собственные жизненные впечатления.
В основу романа «Между собакой и волком» легли воспоминания Саши Соколова о его недолгой службе егерем в Безбородовском охотничьем хозяйстве в Калининской области. Это элитное охотничье хозяйство для высокопоставленных советских чиновников на Волге, как отмечают биографы, явилось для писателя своеобразным убежищем от действительности. Там Соколов пробыл с мая 1972 года по ноябрь 1973 года, а затем принужден был покинуть временное место работы. «Саша с грустью расставался с охотничьим хозяйством, в то же время отчетливо сознавая, что этот жизненный уклад, спасая его от ненавистного городского бытия, постепенно засасывает в пучину неизбежного пьянства… Беспросветность примитивного существования, неминуемый алкоголизм, жестокие нравы, где насильственная смерть и увечья стали обыденностью, — все это не могло не потрясти человека впечатлительного и оставило глубокий след в сознании Саши Соколова» [2, c. 273-274].
В Безбородовском хозяйстве Соколов-егерь был окружен местными жителями — простыми охотниками и рыбаками. «Их своеобразная речь с ее метафоричностью и грубоватой фразеологией — одна из основных партий в сложном хоре романа, лексический инвентарь которого в целом разительно отличается от того, который мы видим в других его произведениях, например, в той же “Школе для дураков”» [2, c. 273-274].
Конкретные реалии егерской жизни приобретают в восприятии Саши Соколова метафизический характер. Так, предшественник Соколова на его посту погиб – утонул при таинственных обстоятельствах. Проведенное расследование не дало никаких конкретных результатов, которые позволяли бы утверждать, что егерь стал жертвой преднамеренного убийства, и, тем не менее, местные жители не отказывались от догадок и подозрений: конфликты егерей государственных заповедников с вольными охотниками нередки, и один из соседей безбородовского егеря не скрывал свой ненависти к нему. Причиной конфликта послужила стычка из-за охотничьих собак. Слухи утверждали, что егеря убили за то, что он подстрелил дорогую гончую. Эта темная история и легла в основу сюжета романа «Между собакой и волком».
Так как поэтика деревенской прозы в целом была ориентирована на поиск глубинных основ народной жизни, то, по мнению М.Н. Липовецкого, ее авторам принципиально были чужды приемы модернистского письма, «телеграфный стиль», гротескная образность» [4, c. 43]. Им близка культура классической русской прозы с ее любовью к слову изобразительному, музыкальному, они восстанавливают традиции сказовой речи, плотно примыкающей к характеру персонажа, человека из народа, и углубляют их. «Все, что было накоплено «сказовым опытом» классической литературы, как будто изменилось в масштабе, и современная проза стремится воссоздать не столько ракурс героя, сколько стоящего за ним корневого целого – народа». То, что раньше казалось исключительной принадлежностью лишь некоторых великих писателей – «одновременная прикрепленность стиля к голосу рассказчика, голосу героя и голосу народа, — оказалось почти повсеместной нормой «деревенской» прозы», — пишет Г.А.Белая [1, c. 477].
Структура романа «Между собакой и волком» также нетипична. Он состоит из чередующихся партий разных голосов, разных стилистик, разных видов чужого слова. Живописное образное просторечие сменяется в нем стилизацией классической манеры — цитацией на уровне лексики, синтаксиса, мотива, топоса (стилизация вводится пометой «Картинки с выставки» при названии главы). На вопрос Виктора Ерофеева об истоках такой манеры, писатель ответил, что они «из жизни, с Волги. Я описывал людей, которые действительно существуют на Волге. Манеры их повествований именно таковы» [11, c. 199].
Одной из особенностей романа является то, что в нем используется сказовый тип повествования. В сказе, как отмечает Б. Корман, автор как субъект речи (то есть как тот, кто изображает и описывает) не выявлен, скрыт от читательского взгляда. Сказ характеризуется тем, что строится в субъективном расчете на апперцепцию людей своего круга, близких знакомых и ориентируется на спонтанность, отсутствие предварительной подготовленности речи, то есть созидание ее в процессе самого говорения.
В деревенской прозе сказ воссоздает сложную, неоднозначную сущность народного характера, вступающего в полосу глубоких социальных потрясений.
Однако сказовая манера повествования трансформируется в романе Соколова в игру в сказовость. В данном случае мы видим явную пародию на типичную сказовую манеру, характерную для многих писателей деревенщиков, но более всего ярко представленную в рассказах В.М.Шукшина.
Вслед за Зощенко именно В.М. Шукшин обратился к сказовой манере, сумел сделать сказ очень емким и художественно выразительным. Герой-рассказчик только говорит, и автор не усложняет структуру произведения дополнительными описаниями тембра его голоса, его манеры держаться, деталей его поведения. Однако посредством сказовой манеры отчетливо передаются и жест героя, и оттенок голоса, и его психологическое состояние, и отношение автора к рассказываемому.
Действительно, сказовое повествование часто строится как бы в виде непринуждённой беседы с читателем, а порою, когда недостатки приобретают особенно вопиющий характер, в голосе автора звучат откровенно публицистические ноты.
Если присмотреться к приему сказа, использованному Соколовым, то следует отметить, что «сказ» в романе «Между собакой и волком» построен на контрасте прямой речи «сказителя» и объективного смысла рассказываемого. Воплощая образы своих персонажей, автор не преследует сатирической цели осмеяния деревенского человека: с помощью своих образов он добивался определенного художественного эффекта, который строится на несовпадении непосредственных реакций этого персонажа с условностями культуры, с ее знаковыми элементами.
Герои романа «Между собакой и волком» абсолютно естественны, и это объясняется тем, что автор создает не пародию на массовое (примитивное) сознание, а воплощает фундаментальные сюжеты взаимоотношения бытия и культуры.
Сказ, являясь основным средством обобщения в романе, воспроизводит многоголосицу возбужденной народной стихии. Массовые сцены изобилуют спорами, полилогами, очень часто слово сопровождается физическим действием, а повествовательный принцип оборачивается драматизмом изображения. Сказовый тип обобщения в романе — это и обилие парадоксов, противоречий, несоответствий, своего рода «хаос языка» (термин М.Н.Липовецкого) в результате смятения мыслей и чувств.
Проблему адекватности передачи в литературе такого вида речевой деятельности Соколов решает в чисто игровом модусе: в романе создается иллюзия, будто читателю самому предоставляется право конструирования тех или иных художественных высказываний из текстовых фрагментов. Кроме того, пародирование сказовой манеры создается благодаря целому комплексу факторов: рефлексии словесных жестов, обмолвкам, характеризующим физическое состояние рассказчика, отклонениям от основной темы повествования, использованию недоговоренности начатого высказывания.
В том же ключе организованы в тексте романа и графические показатели речевого членения. Для Соколова показательно невыделение прямой речи новой строкой (все без исключения реплики помещены внутрь текстового массива), отсутствие деления текста на абзацы, опущение при ней кавычек, что приводит к нередкому смешению рядом стоящих высказываний.
Саша Соколов создает сюжет, связанный с пародируемым текстом (романом «деревенской» прозы), основными персонажами и некоторыми второстепенными деталями.
Искажение образа персонажа в текстах, необходимое для его иронического переосмысления, в пародиях осуществляется различными способами. Самым распространенным приемом является юмористическая деформация художественного образа действующего лица путем сохранения одних его черт и изменения других, что вызывает нарушение гармонии данного образа. Авторы могут использовать прием совмещения в одном образе персонажа пародии несколько образов пародируемого текста или прием переноса характеристик одного действующего лица на другое. Созданию пародийного образа служит также появление у него определенных черт, не характерных для данного персонажа в пародируемом прототексте.
Согласно «канону» деревенской прозы, ее герои – цельные, могучие, слитные с землей, солнцем, тайгой. Земля, природа – основа и источник своеобразного мироощущения персонажей.
Важный для «деревенщиков» в 1950–1960-х годах сдвиг проблематики в сторону большей философичности – к выявлению констант национального мировосприятия, этической основы крестьянского уклада – приводит к поиску хранителей народной культуры. Отсюда особое место в типологическом ряду героев-протагонистов «деревенской прозы» занимает фигура праведника; в разное время к ней обращаются Ф.А. Абрамов («Деревянные кони»), В.П. Астафьев («Последний поклон»), В.Г. Распутин («Последний срок», «Прощание с Матерой»). Вокруг образа мудрого старика или старухи, воплощающего одновременно «родовое начало в человеке» и идеал автора, устойчиво концентрируются те фольклорно-мифологические и христианские мотивы, которые писатель включает в «духовное ядро» народной культуры. В данном случае деревенская проза, обращаясь к типу праведника во второй половины ХХ века, во многом опиралась на традиции христианской агиографии и русской классической литературы (И.С.Тургенева, Н.С. Лескова, Ф. М. Достоевского и др.).
В романе Саши Соколова традиционный образ праведника гиперболизируется. Хранителем мудрости и знаний предстает в его произведении почти мифическая фигура некоего Крылобыла – егеря Федота Федоровича Крылобылова. Е.А. Яблоков считает, что этот образ представлен чуть ли не Демиургом в романе: «Крылобыл, егерь мудрый, о ком уже куплеты слагались в те дни, когда нас, Пожилых вы мой, близко тут не присутствовало, он, который значился здесь с самого начала начал» [7, c. 76].
Более того, в одном из монологов Ильи вообще все персонажи романа представлены как созвездия. Земная жизнь уподобляется карте звездного неба или напоминает мифологический Олимп: «Стал Точильщик, кустарь посторонних солнц. Там, по правую руку, Стожары-пожары горят, тут, по левую – Крылобыл, косолапый стрелок, пули льет. Позади у меня Медицинские Сестры, впереди – Орина-дурина и чадо ее Орион. Много бродяга я по мир око лице и много созвездий определил. Есть созвездие Бобылки, только не разбираю, какой, есть Поручики, Бакенщики, Инспектора, Есть Запойный Охотник…» [7, c. 77].
Кроме того, в деревенской прозе 60-80-х гг. присутствует особый тип личности – маргинальной, воплощенный в художественных образах человека, оторвавшийся от рода, усвоивший иную, городскую психологию или находящийся между деревней и городом, – архаровцев, обсевков, межедомков и т.д. Концептуально значимым для такого героя становится отсутствие чувство дома, рода, и, как следствие отсутствие традиционной цельности характера, наличие духовной эрозии, изменение архаического сознания селянина.
Типическими характерами в ряду таких «маргинальных» личностей можно назвать основных героев романа Саши Соколова. Ситуация разрыва героя с домом, ухода с постоянного места жительства является определяющей и формирующей соответствующий тип героя.
Сам автор выделяет в качестве главного героя Якова Ильича Паламахтерова, с его точкой зрения связано лирическое и автобиографическое начало в романе, духовно он близок автору: «Вторая книга – это книга о Волге, о егерях и о странных обстоятельствах одного человека, который зовет себя «запойным охотником». От его имени написано 37 стихотворений, этот цикл так и называется – «Записки запойного охотника»» [8, c. 4]. В письме Д. Джонсону от 5 января 1988 года Соколов подтверждает, что стихотворения принадлежат перу Якова: «Да, поэтические главы написаны Яковом. Он ко мне не имеет отношения, но он должен быть и есть «sophisticated», потому что он — тот самый художник, о котором речь идет в прозаических главах (не от Ильи): «Ловчая повесть», где он — юноша в доме матери, мальчик, влюбленный в дурочку, которую матросы водят под баркас, рисовальщик, автор Автопортрета в мундире и т. п. (и, конечно, он тут, в этой главе, — егерь и поэт, который «несвеж и немолод»); «Ловчая повесть, или Картинки с выставки», где он — Яков Ильич Паламахтеров, «неподкупный свидетель и доезжачий своего практического и безжалостного времени», воображает себе сцену в типографии 19 века при участии своего прадеда; «Картинки с выставки» (9), где он наблюдает уличные сцены из окна военного училища; смотри и другие подобные части книги: 13, 16. Они написаны (все) от лица автора, но автора стилизованного, т. е. опять же не от моего лица прямо. Яков — поэт, художник, мечтатель, интеллигент, родившийся и выросший в городе. На Итиль он попадает уже взрослым человеком» [2, c. 274].
Но в романе присутствует еще один субъект повествования – Илья Петрикеич Дзындзырэлла, причем обращает на себя внимание количественное несовпадение (в пользу последнего) между двумя представленными голосами повествователей. Илья выступает как герой-рассказчик во фрагментах под заглавиями «Заитильщина», «Заитильщина Дзындзырэллы», «От Ильи Петрикеича, Дзындзырэллы». Точка зрения Паламахтерова доминирует в главах под названиями: «Ловчая повесть», «Ловчая повесть, или Картинки с выставки», «Картинки с выставки».
Причем эти два персонажа подчеркнуто не контактируют между собой, так как обитают на разных берегах реки. Е.А. Яблоков, а за ним и Е.П. Воробьева убедительно доказывают, что образ Ильи Дзындзырэллы содержит в себе «волчьи коннатации», а Яков Паламахтеров – «собачьи», что подтверждается в одной из «Записок» Якова:
Жил-был за Волгою волк,
А перед Волгой – собака,
Он к ней добраться не мог,
Пил потому он и крякал.
Рассматривая образы двух главных героев в пародийном ключе по отношению к традициям деревенской прозы, уточним, что автор текста пародии обычно предполагает, что в тезаурусе читателя хранится устойчивый, окончательно сложившийся образ персонажа пародируемого базисного текста, и это позволяет ему или только назвать данный персонаж, или выделить те элементы художественного образа действующего лица, которые необходимы для развития сюжета текста пародии, и по ним восстанавливается подразумеваемый образ персонажа.
Типичный герой деревенской прозы – это всегда «человек в пейзаже», человек отчасти им растворенный, но им же и подтверждаемый.
Герои Соколова – жители некоего мифического Заволчья («…то места, которые за Волчьей лежат, с которого бы берега ни соблюдать»). Итиль и Волчья – названия, используемые в тексте романа вместо гидронима Волга. Один из них – егерь, второй – доезжачий (старший псарь), то есть герои максимально приближены к миру природы, являются составной его частью. Более того, автор сравнивает с волчицей саму Россию: «Россия-матерь огромна, игрива и лает, будто волчица во мгле, а мы ровно блохи скачем по ней…», а жителей ее наделяет одновременно и собачьими чертами: «Чем вокзал ожиданий шибает бестактно в нос? Не сочтите за жалобу, псиной мокрой и беспризорной преет публика в массе своей». Люди, волки и собаки оказываются настолько сближенными в тексте, что возникает комический эффект взаимозаменяемости этих персонажей. Например, Илья говорит о собачьих свадьбах возле «кубарэ» и переходит к описанию современного поколения: «Свадьбы-женитьбы у них происходят безотлагательно, прямо на людях, и родятся в итоге такие ублюдки, что лучше и не называйте. Родятся, окрепнут и, как деды и матери, — по горной тропе… марш-марш к тошниловке… Все мы детвора человеческая, дорогой, и пропустить по стопарю нам не чуждо» [7, c. 152].
Т.В. Казарина следующим образом характеризует героев романа «Между собакой и волком»: «Окажись они где-нибудь в художественном пространстве распутинских книг – и не угадаешь, в какой бы разряд они попали. Для праведников –- слишком непутевы, в архаровцы не годятся — не агрессивны, хотя их существование так же бесплодно. Они неприемлемы для канонической деревенской литературы именно потому, что ускользают от жестких нравственных оценок. Все их характеристики – негативны: безноги, безобразны, безбытны, но зато и – беззаботны, беззлобны, беспечны. Нищие утильщики, «архангелы вторичного старья», они закатились в прореху бытия и довольны.
Они во всех отношениях между – между природой и людьми, между рекой и лесом, между жизнью и смертью. Они – нигде и всему на свете соседи, свои, от всего понемножку пользуются» [3, c. 76]. Таким образом, если авторы деревенской прозы «снимают» замкнутость человеческой жизни путем включения героев в природу, мир, его красоту, Соколов создает собственное «между-бытие», где все его обитатели избраны и взаимозаменяемы.
Свидетельством избранничества у Соколова становится физическая неполноценность героев, их «ущербленность». Но в отличие от шукшинских героев, персонажи «Между собакой и волком» вообще отказываются совершать какие-либо действия, они не создают иллюзий, не придумывают себе высоких целей. Ситуации, описываемые автором в романе: падение со слепым поводырем в яму, украденные костыли — прочитываются символически как этапы отречения от окружающего: «не видеть», «не ходить».
Так, основным средством характеристики героя является его речь. Илья Петрикеевич, например, изъясняется витиевато и туманно. За своими словами Илья Петрикеевич норовит сокрыться от мира, внушив ему взаимоисключающие о себе представления: как о личности безвредной по причине открытости и простоватости, но и как о человеке «себе на уме», «не лыком шитом».
И все же герои Соколова в определенной мере типичны, так как несут в себе типичные, можно даже сказать вечные, черты национального характера. Это традиционный для русской литературы тип бродяги, странника, юродивого: «точильщик наш – лодырь, приживал и лубочный плут, выпивоха и «скоромник» … но есть в Илье Петрикеевиче и положительное… Некорыстен. Незлобив. По-своему горд. По-своему верен. Вольнолюбив и свободу свою не променяет на сытый плен… И главное – мечтателен, взыскует не хлеба единого, но града небесного, сохранил душу живую. Илья Петрикеевич не хороший и не плохой, а он как-то — все вместе. Исчезни он – Россия, конечно, не пропадет, но что-то при этом потеряет в своей «русскости» [6, c. 107].
В то же время единство романа создают не только сквозные образы, но и мотивы: мотив бесконечности и бессмертия всей природы и человека, мотив многовариантности бытия и параллельного существования разных миров, мотив времени.
Развитие традиционно-привычного сюжета не является для Соколова главным в ходе повествования, а последовательность событий не является жестко закрепленной.
Роман «Между собакой и волком» начинается следующим образом: «Месяц ясный, за числами не уследишь, год нынешний» [7, c. 11]. Автор не дает временных ориентиров, как не дает и пространственных координат. Если для деревенской прозы характерно разомкнутое, раскрытое пространство с жилым и теплым «ядром», то у Соколова пространство максимально закрыто, кругом одно Заволчье, «хоть семь верст скачи — никуда не ускачешь».
Точек отсчета в романе нет, единственное ироничное указание на время происходящих событий – «в лето от изобретения булавки пятьсот сорок первое». Время в мире героев не линейно: «Всюду сумерки, всюду вечер, везде Итиль…» [7, c. 85]. В художественном мире Саши Соколова одно из главных мест занимает понятие «сумерки», становясь главной составляющей всех элементов поэтики (мы доказали это, пронаблюдав развитие данного образа на уровне заглавия и эпиграфов). Философию времени более подробно объясняет нам второстепенный персонаж романа – егерь Федот Федорович Крылобыл: «В Городнище шустрит, махом крила стрижа…, в Быдогоще – ни шатко ни валко, в лесах – совсем тишь да гладь. Поэтому и пойми уверенье, что кража, которой ты – жертва, случалась пока что лишь в нашем любимом городе и больше нигде, и на той стороне о ней и не слыхали. Стоит, значит, тебе туда переехать – все ходом и образуется» [7, c. 153].
Изменить какое-либо событие в мире героев нельзя, но можно сделать как бы второй его дубль, при этом существовать поступки персонажей будут в разных мирах, так называемых «параллельных плоскостях». Отсюда выделяют второй главный мотив романа – мотив многовариантности бытия и параллельного существования разных миров. Так, центральное место в романе занимает не собственно предполагаемое убийство, а тема зыбкости, неопределенности бытия, знаком которой оно выступает.
Если в деревенской прозе авторы часто использовали прием пространственно-временного наложения, когда сквозь приметы современности проступал лик патриархально-аграрной России, то Саша Соколов создает в своем романе образ некоей вневременной действительности, состоящей из множества субъективных реальностей, причем определенным образом скрещиваются, пересекаются друг с другом.
Мотив слияния с природой, характерный для произведений деревенской прозы, преобразуется в романе Соколова в мотив вечного круговорота человеческой жизни, включенный в круговорот природы. Как писал В.Казак, «Саша Соколов отменяет механическое течение времени <…> как и границу между жизнью и смертью» [6, c. 106].
Так как граница между жизнью и смертью в мире произведения становится прозрачной, логичным становится заявление Ильи: «Не извольте побаиваться – перемелемся и назад. Все уже случалось на Итиле, все человеки перебывал на нем. Скажем, явится кто-нибудь, а его окликают: гей, людин-чужанин, будешь с нами? Но пришлый его окорачивает: обознались, я свойский, ваш, памяти просто увас нет обо мне, наливай. Утверждаю и я – околачивался, селился, бывал Дзэндзырэлла на Волчьей реке, пил винище, вострил неточеные, бобылок лобзал и отходил, когда надо, на промысел в отхожий предел. Зато и мудрый я, как, приблизительно, Крылобыл. Тот примечает, настаивая: все – пьянь кругом, пьян приходит и пьян уходит, а река течет и течет, и все как есть ей по бакену. Я согласен, но уточняю: пьян приходит и сидит безвылазно в кубарэ, а она течет, но берега остаются. А на берегах мы кукуем – и жизнь наша вечная» [7, c. 162-163].
Традиционно в произведениях «деревенской прозы» тема жизни и смерти раскрывается параллельно в бытовом и бытийном аспектах.
В центре романа Соколова также герой-философ, но он и не ищет смысл в своей «бытовой» жизни, он уверен в своей вечности, бессмертности. Как поясняет сам автор: «Этот роман — о беспрерывности человеческого существования, о его замкнутости. О нескольких, если угодно, инкарнациях одной личности» [7, c. 11].
В отличие от героев деревенской прозы, которые постепенно приходят к пониманию высшей истины своего бытия, существование соколовских героев совершенно бесплодно. Они беззлобны, подчас наивны, близки к окружающей их природе, но за их равнодушием скрывается полнейшая пустота жизни. Традиционный конфликт произведений «деревенской прозы» — конфликт внутренний, «драматическая история личности, расплачивающейся за нутряное существование, за зыбкость своей жизненной позиции и лишь ценой страшных, невозвратимых утрат возвышающейся к миропониманию» [4, c. 47]. Роман Соколова совершенно бесконфликтен, как и жизнь его героев.
Глеб Успенский в своей работе «Крестьянин и крестьянский труд» высказал следующие наблюдения: «Крестьянская пословица говорит: „Лето работает на зиму, а зима на лето”. И точно: летом с утра до ночи без передышки бьются с косьбой, с жнивом, а зимой скотина съест сено, а люди хлеб, весну и осень идут хлопоты приготовить пашню для людей и животных, летом соберут, что даст пашня, а зимой съедят. Труд постоянный, и никакого результата, кроме навоза, да и того не остается, ибо и он идет в землю, земля ест навоз, люди и скот едят, что дает земля. Сам Бог, Отец Небесный, поминается только как участник в этой бесплодной по результатам деятельности лаборатории. Промучившись (на мой взгляд) таким образом лет 70, обыватель и сам отправляется в землю» [12, c. 107].
Именно этот безрадостный «круговорот пота и пищи» пародически изображает в своем произведении Соколов: если в понимании критика он «насильно увлекал человека всего лишь к смерти», то у писателя круговорот бесконечен, неразрывен. Отсюда амбивалентный характер оценки базисного текста: с одной стороны, «отрицание», доходящее до сатирического изображения, с другой, определенное «утверждение», трансформация предшествующего опыта в изображении типичного русского характера. Можно сказать, что роман являет собой своеобразный образец детального, вдумчивого литературоведческого анализа, исследующего типическое в художественной манере пародируемых писателей-«деревенщиков».
Библиографический список
- Белая Г.А. Рождение новых стилевых форм как процесс преодоления «нейтрального» стиля // Многообразие стилей советской литературы. Вопросы типологии. М.: Советская Россия, 1978. С. 121 – 136.
- Джонсон Д. Бартон. Саша Соколов. Литературная биография // Соколов Саша. Палисандрия. М.: Журн. «Глагол», 1992. С. 270 – 291.
- Казарина Т.В. Эстетизм Саши Соколова как нравственная позиция // Литература «третьей волны» русской эмиграции. Самара: Изд-во СГУ, 1997. С. 76 – 81.
- Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: В 3-х кн. Кн. 3: В конце века (1986 – 1990-е годы): Учебное пособие. М.: Эдиториал УРСС, 2001. 160с.
- Млечко А.В. Игра, метатекст, трикстер: пародия в «русских» романах В.В. Набокова. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2000. 188с.
- Потапов В. Очарованный точильщик // Волга. 1989. № 9. С. 103 — 107.
- Соколов Саша. Между собакой и волком: Роман. СПб.: «Симпозиум», 2001. 238 с.
- Соколов С.: «В Мичигане я писал о Волге»: [Беседа с писателем / Записал Ф. Медведев]// Российская газета. 1991. 2 марта. С. 16 – 21.
- Соколов С. Остаюсь русским писателем: [Интервью с автором романов «Школа для дураков», «Палисандрия» и «Между волком и собакой»] // Собеседник. 1989. № 30. С. 10 -11.
- Соколов С. Портрет художника в Америке: В ожидании Нобеля. Лекция, прочитанная в Калифорнийском университете (Санта-Барбара) // Соколов С. Тревожная куколка: Эссе. СПб: Издательский дом «Азбука-классика», 2007. С. 63–79.
- Соколов С., Ерофеев В. «Время для частных бесед…»: [Беседа писателя и критика В. Ерофеева с писателем, живущим в США, С.Соколовым / Подготовка к печати и примеч. О. Дарка] // Октябрь. 1989. № 8. — С. 195 — 202.
- Успенский Г.И. Крестьянин и крестьянский труд // Собрание сочинений в девяти томах. Том 5. М., ГИХЛ, 1956.
- Яблоков Е. А. “Нашел я начало дороги отсюда — туда” (О мотивной структуре романа Саши Соколова “Между собакой и волком”) // Проблемы изучения литературного пародирования. Межвузовский сборник научных статей / Самарский государственный университет, [Ред.-сост. Н. Т. Рымарь, В. П. Скобелев]. Самара: Слово, 1996. С. 202–214.
Сысоева Ольга Алексеевна — кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры литературы и журналистики Педагогического института ФГБОУ ВО «Тихоокеанский государственный университет»
Sysoeva Olga – Candidate of Philiological Sciences, Associate Professor of literature and journalism department of Pedagogical Institute, Pacific National University (Khabarovsk, Russia).