«Парадокс об актере» или мир театра в медийном пространстве»

Юрченко А.В.

МГПУ ИКИ

 

Статья посвящена мировому театру и работе театральных лабораторий во время всемирной эпидемии, рассматривается взаимосвязь актеров и зрителей в пространстве интернета, новые формы театрального действия, спектакли-онлайн.

Ключевые слова: театр, рецепция, метафора, зритель, видеоблог, прямой эфир

Yurchenko A. V.

“THE PARADOX OF THE ACTOR OR THE THEATRE WORLD IN THE MEDIA SPACE”

The article is devoted to the world theater and the work of theater laboratories during the world epidemic, the interconnection of actors and spectators through the Internet, new forms of theatrical action, on-line performances are considered.

Keywords:  theater, reception, metaphor, viewer, video blog, live broadcast

«Когда искусство требует жертв – оно их получает». Так начинается рассказ Владимира Высоцкого «О жертвах вообще и об одной в частности», слова национального поэта очень точно отражают состояние театрального мира. Современный актер или зритель не мог и подумать, что встретиться на спектакле им будет сложнее, чем купить билет на прославленный спектакль. Неожиданно внес свои коррективы в развитие мирового театрального искусства – Covid-19. Он стал трагедией человечества и новым этапом для жизни искусства для театра. Мир в ужасе, шоке, оцепенении, но только не искусство, только не театр. Такое уже случалось. Ровно 75 лет назад, во время Второй мировой войны, искусство спасло человека своей силой, своим чудом.

Трагедия произошла, теперь есть только после: стремительное спасение как можно большего количества людей, резкая сменна образа жизни населения, ограничения в передвижении и общении, возникновении риска вполне логичной проблемы: упадок духа. Человек изначально социальное существо, но в период изоляции может довольствоваться лишь общением в сетях, просмотром фильмовего никогда не будет достаточно. В бой с новым противником вступает спецподразделение, которое никогда не разочаровывало своими результатами – актеры. Как и в Великую Отечественную: актеры помогают, играют, поют, дарят надежду, но есть оговорки, ведь мы потеряли то, что спасает от слез, от боли, от утрат, мы потеряли главную силу человека – физический контакт. Так что возможности и условия поменялись, теперь режиссеры, которые раньше могли гнаться лишь за уникальностью и особым стилем, должны обратить внимание на еще одно новое требование публики: контакт через экран, актер должен проживать жизнь на сцене, довольствуясь звенящей тишиной, зритель может выразить свою реакцию лишь комментарием. Это вносит свои коррективы в привычную деятельность театра.

«У каждого своя война. И безумие у каждого тоже свое» [11, с.26], фраза саги-фантасмагории писательницы Шань Са, которой можно поделить театральные коллективы на 2 группы: те, кто воюют за зрителей, подписчиков, внимание публики, и потихоньку превращаются в блогеров, и тех, кто ушел в пространство действия и модернизируют пьесы для просмотра через экран, принимая неизбежность общения в прямых эфирах.

Первая группа: Сатирикон, Театр Школа Драматического Искусства, театр Практика создали более 20 роликов, где актеры читают отрывки, поют, рассказывают о создании роли. Также проводят читки в прямом эфире, челленджи и эфиры, где актеры гримируются или снимают грим, параллельно отвечая на вопросы подписчиков. Возможно, рано еще говорить, что некоторые исполнители уже положили начало новому жанру театрального действия, но факт заключается в том, что актеры театра Практика, театра Ленком, сочинили читки-спектакли, где каждый актер исполняет роль как ему угодно: используя интерьер квартиры в качестве декораций или реквизит,  который считает нужным, при чем швабра может стать букетом цветов, а наспех надетые джинсы и худи, как символ современности, становится образом героя, находящегося в общественном месте, на улице или просто в гостях у другого персонажа. Но в большинстве случаев – это действия, где в минималистической обстановке актеры по очереди зачитывают монологи, довольствуясь лишь мастерством собственного голоса и мимики, что сразу убирает все ненужное и оставляет нам лишь пространство для познания текста, для постижения истинны, вложенной автором. Невольно вспоминаются слова Натальи Исаевой из предисловия к книге Ханса – Тисса Лемана «Постдраматический театр»: «Мы выбросили темы и сюжеты, отказались от скучного, предсказуемого повествования, набросали сюда блёсток, а туда – особое взаимодействие с предметами и реквизитом. А на что всю эту мишуру, весь этот яркий вертеп с клоунадой и агитпропом, – на что нанизывать будем?» [4, с.16], и вот сейчас обстоятельства заставляют нас вернуться к началу, к тексту.

Неожиданным и шокирующим событием стала трансляция спектакля «Рок. Дневник Анны Франк» Московского Драматического театра им. Пушкина. Трансляции проходили с 8 по 10 апреля, в период, когда эпидемия начинала разгораться в столице, и запреты на передвижения уже были на слуху. Спектакль проходил в прямом эфире и профиль театра зависал, так как желающих увидеть спектакль на подмостках сцены оказалось намного больше, чем мог выдержать интернет. Это был эксперимент, но итог был захватывающим: камера, которая стояла в одном положении, была настроена так, что захватывала своим объективом и музыкантов, и актеров, музыка звучала почти всегда громко. Таким образом, через экран всегда было слышно, что играет на фоне или какую песню сейчас будут исполнять – зрители оставили множество положительных комментариев. Это была одна из первых маленьких побед актера в пространстве интернета. Также наша медиа-действительность дала полет мысли и творчества не только для театров и лабораторий, а непосредственно для их основателей.

Сергей Аронин – режиссер театра Мосссовета, МТЮЗа и основатель творческой лаборатории «Aronin Space», провел несколько трансляций, где интерпретировал уже нам известные его спектакли, также создал трансляции–чтения «Песни с книжной полки» и запустил новый интернет проект «КИНОКНИГА», что примечательно в крайней идее – Сергей Владимирович четко определил формат: монолог, в образе и с определённым антуражем, что подчеркнуло его уникальный стиль и эстетический вкус, несколько видео уже опубликованы на его странице и пользуются популярностью. Театры: Театр Вахтангова, театр МХАТ им. М. Горького, Малый театр не стали вторить своим собратьям по цеху, и избрали политику ожидания открытия театральных сезонов. Нельзя сказать, что эти театры совершено пропали из поля зрения, ведь они предоставили публике видеозаписи культовых, недавно вышедших спектаклей, также освещаются новости культуры, просьбы помощи врачам в соблюдении режима самоизоляции и однодневные посты в Instagram аккаунтах, где актеры демонстрируют свою рабочую жизнь в рамках изоляции. Можно предположить, что именно сегодня мы наблюдаем рождение нового языка – стиля театра: актеры и режиссеры, как школьникиоторым человечество задало много домашней работы оценкой является количество просмотров и рецепций —  комментариев, решение проблемы контакта.

Театральные труппы c каждым разом должны придумывать все более захватывающие решения и способы коммуникации.  На сегодняшний день не один актер не может сказать, что ни разу не играл в кино, так как если не постановочно, то формально теперь спектакли стали чем-то вроде постмодернистского кино. И здесь было бы уместно вспомнить вечный вопрос: а станет ли в таком случае театр еще одним жанром для киноискусства? Выпадет ли из орбиты искусство, зародившееся еще во времена Древней Греции?

«Тут с первого взгляда все казалось чистейшею дичью» [2, с.52], утверждает герой Федора Михайловича Достоевского, это же можно сказать в качестве ответа на выше озвученный вопрос. Ведь мы сейчас говорим не о вопросе Жан Бодрийяра: «Неизбежна ли глобализация?» [6, с.1]. Здесь речь скорее о необоснованных замечаниях бессмысленной   критикой актерской игры в пределах экрана зрителями, искушенными приемами видеобллогеров, оценки красоты актеров, сравнения звезд мировой сцены со звездами мировых Youtube каналов. И как бы не пытались абстрагироваться от подобной славы средствами обычного выполнения своей задачи как артиста, человек слаб, а артист еще и человек с тончайшим душевным складом. Это довольно серьёзная проблема на пути становления новой эры театра, смогут ли актеры, говоря языком сленга, без использования «хайпа», выстоять и утвердить свои убеждения, оставить все издержки продажи продукта и дать чистое искусство, скорее утверждение, чем вопрос. «То, что я услышал от тебя, меня потрясло. Это был один из худших моментов в нашей совместной жизни». [10, с. 161] – отношения актера и публики переживают критическую точку, это не в первый раз, и, как учит история, русский актер всегда находил компромисс для разрешения размолвок, и четкого обозначения своих убеждений, применяя слова философов, писателей, драматургов, поэтов. ««Верность делу» не принадлежит одному мгновению, она — добродетель, обладающая длительностью. Личность находит руководящую нить своей деятельности в верности выбранному направлению; в свою очередь благодаря верности делу личность сосредоточивается и обретает собственную идентичность. Вовлечение осуществляется не ради абстрактных ценностей — речь идет о задаче всего человечества» [8, с. 11], слова из философского труда Поля Рикёра можно понимать, как правило актера в период познания и овладения интернетом, ведь трудность заключается в большей степени не в овладении технологиями, а дабы не способствовало превращению актера в новоиспечённого менеджера собственной странички и использования вечных текстов как еще одну идею для нового видео. Невольно вспоминаются рассказы о спектаклях Ионеско без зрителей. Ситуация повторяется в точности, правда тогда зритель не готов был к новым формам, а сейчас в большей степени к новым формам оказываются не готовы театральные труппы.

«Артист – это тайна, – говорил Олег Даль. – Он должен делать свое темное дело и исчезать. В него не должны тыкать пальцем на улицах. Он должен только показывать свое лицо в работе, как Вертинский свою белую маску, чтобы его не узнавали». Говорилось это в связи с поведением многих наших артистов. Они требовали к себе внимания, гуляли, показывали себя – шла борьба за популярность. Но Даль был прав: артист не в этом. Артист в том, что ты делаешь в искусстве, в творчестве». [7, с.242-243], разговор Валентина Гафта и Олега Даля сейчас как еще совет всем артистам в нынешней ситуации, и великие актёры не прогадали. Зритель уже перенасыщен гламурными историями, разговорами ни о чем, тратой времени и абстрактными рассказами, пора показывать, что-то стоящее, что-то подобное чуду, чуду которое устоит вопреки.

«Больше чем когда-либо придерживайтесь своей максимы: «Не пускайтесь в объяснения, если хотите быть понятым»» [1, с.4], Дидро устанавливает правило восприятия и транслирования искусства. Пора обрести легкость и понятность, эластичность и грамотность, актеры получили от мира этюд, который нужно превратить в полноценный спектакль. Возможность, которой больше не будет, и это не попытка радоваться всему тому горю, что случилось в мире, это простая история о том, что горе как никогда помогает понять нам, что действительно важно, что стоит беречь и что стоит менять, неизменным будет лишь одно – само существование театра. Театр не пропадет, театр устоит, театр снова найдет свою орбиту, и возродится в новых идеях и спектаклях. Итогом размышлений и наблюдений за театром во время короновируса могут стать слова современной литературы, а именно статья Захара Прилепина: «Мы увидели коронавирус и возопили: всё, мир не станет иным. Хотя мир переживал катастрофы куда более глобальные, а чума выкашивала целые города подчистую… Я не говорю, что это хорошо. Я просто говорю, что это так. Будьте реалистами».

В заключении хотелось бы сказать, что этот период можно назвать «Первыми днями медиа-театра», подобно морю, омывающему корабли от грязи, время короновируса лишило театры половины сезона, и подарило время на переоценку стандартов и избавления от приемов маркетинга. Эры, столетия и десятилетия сменяют друг друга и совершенствуют наш мир через потери и преграды, приобретением человека на сей раз стал театр в медиа-пространстве. Как будет дальше развиваться театр, сложно предсказать, можно лишь добавить строки из труда французского философа Жан-Жака Руссо: «Я рассказываю о том, что видел своими глазами и что заметит всякий непредубежденный зритель». [3, с.590].

Список литературы

 

  1. Дени Дидро. Парадокс об актёре. // С.С., т.V. Театр и драматургия. Вст.ст. и прим. Д.И. Гачева, пер. Р.И. Линцер, ред. Э.Л. Гуревич, Г.И. Ярхо. Academia, 1936.
  2. Достоевский Ф.М. Идиот: [роман] //Лучшая мировая классика. – М.: Издательство АСТ, 2019. – 624с.
  3. Жан-Жак Руссо. «Юлия, или Новая Элоиза.» Художественная литература, 1968.
  4. Леман Х.Т. Постдраматический театр / М. ABCdesign , 2013 – 312 с.
  5. Мурзак И.И. Гуманитарные знания в цифровую эпоху. // Современые проблемы Высшего образования.Теория и практика. – М.: Издательство ООО «Учебный центр «Перспектива»» 2020. – 338-343с.
  6. Насилие глобализации [Текст] / Ж. Бодрийяр // Логос, 2003 — №1- С. 20-23.
  7. Отдушина / Валентин Гафт. – М.: Зебра Е: 2016. – 480 с.
  8. Рикер, П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике [Текст] / П. Рикер. пер. с. фр., всгуп. ст. и коммеит. И.С. Вдовиной. — М.: Академический Проект, 2008. — 695 с. — (Философские технологии). -3000 экз. — ISBN 978-5-8291-1025-3.
  9. Роман о девочках / Владимир Высоцкий. – СПб. : Азбука, Азбука–Аттикус, 2018. – 320 с. – (Азбука–классика)
  10. Чиков Владимир Матвеевич. Суперагент Сталина: тринадцать жизней разыедчика-нелегала / Владимир Чиков. – Москва: Алгоритм, 2018. – 544 с.
  11. Шань Са Ш22 Александр и Алестрия: Роман / Шань Са; Пер. с фр. Е. Клоковой. –М.: Текст, 2009 – 285, [3] с

 

Reference

 

  1. Deni Didro. The paradox of the actor. // S.S., t.V. Theater and dramaturgy. Vst.S. and prim. D.I. Gacheva, Per. R.I. Linzer, ed. L. Gurevich, G.I. Jarkho. Academia, 1936.
  2. Dostoevsky F.M. Idiot: [romance] // Best world classics. — Moscow: AST Publishing House, 2019. — – 624 p.
  3. Jean-Jacques Rousseau. «Julia, or New Eloise.» Fiction, 1968.
  4. Leman H.T. Postdramatic Theatre / M. ABCdesign , 2013 — 312 p.
  5. Violence of globalization [Text] / J. Bodrijar // Logos, 2003 — ¹ 1- S. 20-23.
  6. Vent / Valentin Gaft. — M.: Zebra E: 2016. — – 480 p.
  7. Ricker, P. Conflict of interpretation. Essays on hermeneutics [Text] / P. Riker, omnibus et commétit. I.S. Vidovina. — Moscow: Academic Project, 2008. — 695 p. — (Philosophical technologies). -3000 copies. — 978-5-8291-1025-3.
  8. A novel about girls / Vladimir Vysotsky. — St. Petersburg. ABC, ABC-Atticus, 2018. — – 320 p. — (Alphabet Classic)
  9. Chikov Vladimir Matveyevich. Superagent Stalin: thirteen lives of an underworld hero / Vladimir Chikov. — Moscow: Algorithm, 2018. — – 544 p.
  10. Shan Sa Sh22 Alexander and Alestria: Roman / Shan Sa; Per. with Fr. E. Klokova. -M.: Text, 2009 — 285, [3] s.

Юрченко Анастасия Васильевна

Специалист третьего курса факультета «Артист драматического театра и кино» МГПУ ИКИ

Yurchenko Anastasiia Vasilyevna,

third-year specialist of the faculty «Actor of Drama Theater and cinema»

Пародирование принципов и приемов деревенской прозы в романе Саши Соколова «Между собакой и волком»

УДК 82-1/-9

Сысоева, О.А.

 Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Тихоокеанский государственный университет», Хабаровск, Россия 

 

Предметом исследования в статье является изучение жанрово-пародического своеобразия художественного текста. Объектом изучения становится роман Саши Соколова «Между собакой и волком» (1980). Автор доказывает, что пародия в романе Саши Соколов выступает как своеобразная форма памяти, творческое обыгрывание принципов и приемов деревенской прозы. В работе рассматриваются интертекстуальные связи пародийного текста и пародируемых прототекстов на композиционно-содержательном (заголовочные комплексы,  магистральные идеи, сюжет, композиция) и языковом уровнях.

В данной работе автор использует культурно-исторический, системно-типологический, историко-литературный методы, а также метод интертекстуального анализа. Методологическую базу исследования составили труды М. М. Бахтина, Д. С. Лихачева, Л. Г. Кихней, И.А. Яблокова, Т. В. Казариной, А.В. Млечко.

 

Ключевые слова: жанр, пародия, Саша Соколов, деревенская проза, заголовок, эпиграф, интертекст, тип героя.

 

Sysoeva O.А.

 

Pacific National University, Khabarovsk, Russia.

 

Parody of the principles and techniques of village prose in the novel «Between a dog and a wolf» by Sasha Sokolov

 

The subject of research in the article is the study of genre-parodic originality of  the literary text. The object of study is the novel by Sasha Sokolov «Between a dog and a wolf» (1980). The author proves that parody in the novel of Sasha Sokolov acts as a peculiar form of memory, a creative play on the principles and techniques of village prose. The paper deals with intertextual connections between parodic text and parodied proto-texts at the compositional-content (header complexes, main ideas, plot, composition) and language levels.

In this work, the author uses cultural-historical, system-typological, historical-literary methods, as well as the method of intertextual analysis. The methodological basis of the research was the works of M. M. Bakhtin, D. S. Likhachev, L. G. Kihney, I. A. Yablokov, T. V. Kazarina, A.V. Mlechko.

 

Key words: genre, parody, Sasha Sokolov, village prose, title, epigraph, intertext, hero type

 

Роман «Между собакой и волком» была написан Сашей Соколовым в Лос-Анджелесе в 1980 году. Первые 150 страниц черновой рукописи были созданы писателем еще в СССР, а полностью первый вариант романа был закончен в 1978 году в штате Мичиган, США. Эта рукопись вызвала реакцию, разочаровавшую автора. Карл Проффер, с нетерпением ожидавший нового произведения, был смущен чрезмерной, по его мнению, усложненностью текста, затруднявшей восприятие. Нина Берберова, также являвшаяся почитательницей таланта Соколова, была озадачена. Только поэт-эмигрант Алексей Цветков воспринял текст с восхищением.

В России роман был опубликован в ленинградском самиздатовском журнале «Часы» и получил премию имени Андрея Белого за лучшую русскую прозу 1981 года. Саша Соколов тогда направил в Ленинград письмо с благодарностью: «Разрешите мне с удивлением воскликнуть – неужели, действительно, в одном городе одновременно живет сотня людей, которые не сочли за труд прочитать и понять «Собаку»! Отсюда, из нашего счастливого и полулитературного далека такое кажется настоящим признанием» [9, c. 11].

Согласно нашей концепции, пародирование в романе «Между собакой и волком» выступает не как способ организации художественного материала, а скорее как форма диалога с традицией. Его целью вовсе не является ниспровержения канонов или создание «комического образа» какого-либо произведения. Пародия в романе Саши Соколов выступает как своеобразная форма памяти, творческое обыгрывание принципов и приемов деревенской прозы, согласно определению А.В. Млечко, «вживление в их казавшуюся мертвой плоть новых смыслов» [5, c. 52].

Вполне традиционным представляется обращение писателя к общеконструктивному способу предъявления текста читателю с помощью «классического» заголовочного комплекса (названия романа, посвящения, двух эпиграфов) и формального членения на озаглавленные прозаические и поэтические главы.

Центральным компонентом заголовочного комплекса данного романа является его заглавие. Оно вбирает в себя концентрированную сущность произведения и при этом не принадлежит ему безраздельно. Название произведения — «Между собакой и волком» – цитатно-пародийно. «<Пора, время> между собакой и волком»- идиома со значением «рассвет», дословный перевод с французского «entre chien et loup».

Сумерки –  пограничное время суток, когда все еще или уже лишено конкретности, ничто не ясно. Фразеологизм, вынесенный в заглавие романа, как отмечает Е.А. Яблоков, «приобретает сущностное значение – воспринимается как некая трагикомическая формула бытия, находящегося в принципиально «сумеречном» состоянии; то же можно сказать о мироощущении практически всех персонажей» [13, c. 202]. Кроме того, данное заглавие обращает читателей, прежде всего, к пушкинскому «Евгению Онегину» (см. в эпиграфе «Люблю я дружеские враки / И дружеский бокал вина / Порою той, что названа / Пора меж волка и собаки»). В. Потапов так объясняет выбор заглавия: «Пушкинский намек на реализацию метафорического значения чутко уловлен, охотно подхвачен и доведен до предела: оживлены и впущены в пространство «заволческого» романа предварительно русифицированные chien et loup, знакомые нам по сказкам Собака и Волк. Слагаются трогательные баллады о дружбе и разлуке этих представителей семейства псовых…» [6, c. 103].

Кроме названия, к сильной позиции художественного текста относят эпиграф. Эпиграф изначально маркирован как «свое-чужое» слово. С одной стороны, он интегрирован в авторский текст, а с другой – четко отделен от собственно авторского слова как откровенно инородный элемент, как эксплицированная цитата, сохраняющая очевидную связь со своим источником. Эпиграфы романа «Между волком и собакой» подключают самую обширную литературную парадигму, от А.С. Пушкина до Б.Л.Пастернака.

Первый эпиграф:

«Люблю я дружеские враки

И дружеский бокал вина

Порою той, что названа

Пора меж волка и собаки

Пушкин»

Второй: «Молодой человек был охотник. Пастернак»

Сам писатель в интервью с Виктором Ерофеевым приводит свои воспоминания о выборе эпиграфа: «Набоков потом  <после чтения его первого романа> спрашивал Проффера, что пишет Саша. Карл сказал, что я работаю над романом, который называется «Между собакой и волком». О, сказал Набоков, мне очень нравится название. Кстати, спросите Сашу, помнит ли он строфу из «Евгения Онегина», где используется это выражение. Я смутно догадывался, что нечто подобное должно быть где-то у Пушкина. Но так как Набоков мне через Карла ясно указал где, я нашел, а потом подумал: не взять ли указанную строфу эпиграфом. И увидел, что это именно то, что надо, чего не хватает» [11, c. 198].

Пушкиным задана свободная композиция романа, возможность вольности, доверительные отношения с читателем: это та самая атмосфера непринужденной болтовни (как говорил А.С. Пушкин о лирических отступлениях в «Евгении Онегине», да и о самом романе), «дружеских врак», которая создается Соколовым в его собственном произведении. «Эпиграф из «Евгения Онегина» еще раз подчеркивает то обстоятельство, что основной стилевой доминантой явится как раз «необязательность любой из уловленных читателем тенденций» [13, c. 202].

На Пастернака намекает структура произведения – соединение в одной книге слова автора и чужого слова в виде приложенных к книге стихотворений действующего лица: откровенная отсылка к «Доктору Живаго». Так, произведение с равным основанием претендует быть названо как «романом в прозе», так и «романом в стихах».

Таким образом, можно сделать вывод, что специфика заголовочного комплекса в романе Саши Соколова «Между собакой и волком» заключается в его пародийной семантике. Своеобразие функционирования интертекстуальных включений в тексте носит амбивалентный характер утверждения-отрицания, результатом которого является трансформация художественного опыта предшественников в процессе создания нового произведения.

Рассмотрим интертекстуальные связи пародийного текста и пародируемых прототекстов на композиционно-содержательном (заголовочные комплексы,  магистральные идеи, сюжет, композиция) и языковом уровнях.

Основу сюжета романа «Между собакой и волком» образуют устойчивые структурные особенности жанровой модели романа «деревенской» прозы – литературного направления ХХ века, эстетические принципы и художественные пристрастия которого были характерны как для литературы 1920-х годов, так и 1950-1970-х годов.

Точно неизвестно, кем и когда был введён термин «деревенская проза», обозначивший ряд различных произведений очень разных авторов, повествующих о сельских жителях. Деревенская проза в советской литературе представляла собой отдельное художественное направление, что зафиксировано литературно-критической мыслью ХХ века. Обратим внимание на то, что писатель и публицист В.Ерофеев, определяя основные течения в развитии литературы, наряду с идеологически ангажированными понятиями («официальная», «либеральная» литература) называет «деревенскую прозу», имея в виду особый характер мировидения и особую поэтику изображения.

В 1920-е годы в литературе о деревне возникают три идейно-стилевых потока. Первый из них – революционная деревенская проза Л.Н.Сейфуллиной, А.С.Неверова, Вс.Иванова (автора «Партизанских повестей», рассказов и романов о гражданской войне в Сибири), Л.М. Леонова и др. В этой литературе, сближающейся с течением «героического реализма», происходит, с одной стороны, слом патриархально-христианского мироощущения, с другой – утверждаются неоязыческие, неомифологические понятия и образы.

Большинство исследователей считают, что начало направлению «деревенская проза» в 1960 — 1970-х годах в советской литературе положил рассказ А.И Солженицына «Матрёнин двор», появившийся в начале 1960-х годов в журнале «Новый мир». Далее это именование закрепилось за произведениями, появившимися после войны (в 1920 — 1930-е годы критика оперировала сходным определением – «крестьянская литература»). В настоящее время исследователями круг «деревенщиков» 1950 — 1970х годов обозначился более или менее чётко. В него входят такие авторы, как А.Я.Яшин, В.Ф. Тендряков, Ф.А. Абрамов, В.И. Белов, В.Г. Распутин, В.М.Шукшин, Е.И. Носов и другие.

Феномен  «деревенской  прозы»  включает  в  себя  философский,  историко-социальный,  психологический,  этический  и  эстетический  аспекты. З.А.Недзвецкий в своей работе «Предшественники  и истоки “деревенской” прозы» полагает, что данное направление имеет мощный  фундамент — русскую классическую литературу 19 века.

Итак, в центре внимания этой литературы стояла довоенная и послевоенная деревня – часто нищая и бесправная (стоит вспомнить, что колхозники, например, до начала 1960-х годов не имели даже собственных паспортов и без специального разрешения начальства не могли покидать «места приписки»). Правдивое изображение такой действительности являло собой разительный контраст с лакировочной соцреалистической литературой того времени и вызывало подчас гневные критические нападки.

Роман Саши Соколова также можно назвать своего рода лирической прозой о деревенской Руси. Основные события «Между собакой и волком» разво­рачиваются «в значительном удалении от каких бы то ни было столиц», посреди России (в деревнях Мукомолово, Малокулебяково, Слобода и других), а вместе с тем – на берегу полноводной реки.

Кроме того, в тексте присутствует биографическая основа, что отсылает нас к объекту пародирования – традиционному роману писателей-деревенщиков, всегда опиравшихся на личный опыт и собственные жизненные впечатления.

В основу романа «Между собакой и волком» легли воспоминания  Саши Соколова о его недолгой службе егерем в Безбородовском охотничьем хозяйстве в Калининской области. Это элитное охотничье хозяйство для высокопоставленных советских чиновников на Волге, как отмечают биографы, явилось для писателя своеобразным убежищем от действительности. Там Соколов пробыл с мая 1972 года по ноябрь 1973 года, а затем принужден был покинуть временное место работы. «Саша с грустью расставался с охотничьим хозяйством, в то же время отчетливо сознавая, что этот жизненный уклад, спасая его от ненавистного городского бытия, постепенно засасывает в пучину неизбежного пьянства… Беспросветность примитивного существования, неминуемый алкоголизм, жестокие нравы, где насильственная смерть и увечья стали обыденностью, — все это не могло не потрясти человека впечатлительного и оставило глубокий след в сознании Саши Соколова» [2, c. 273-274].

В Безбородовском хозяйстве Соколов-егерь был окружен местными жителями — простыми охотниками и рыбаками. «Их своеобразная речь с ее метафоричностью и грубоватой фразеологией — одна из основных партий в сложном хоре романа, лексический инвентарь которого в целом разительно отличается от того, который мы видим в других его произведениях, например, в той же “Школе для дураков”» [2, c. 273-274].

Конкретные реалии егерской жизни приобретают в восприятии Саши Соколова метафизический характер. Так, предшественник Соколова на его посту погиб – утонул при таинственных обстоятельствах. Проведенное расследование не дало никаких конкретных результатов, которые позволяли бы утверждать, что егерь стал жертвой преднамеренного убийства, и, тем не менее, местные жители не отказывались от догадок и подозрений: конфликты егерей государственных заповедников с вольными охотниками нередки, и один из соседей безбородовского егеря не скрывал свой ненависти к нему. Причиной конфликта послужила стычка из-за охотничьих собак. Слухи утверждали, что егеря убили за то, что он подстрелил дорогую гончую. Эта темная история и легла в основу сюжета романа «Между собакой и волком».

Так как поэтика деревенской прозы в целом была ориентирована на поиск глубинных основ народной жизни, то, по мнению М.Н. Липовецкого, ее авторам принципиально были чужды приемы модернистского письма, «телеграфный стиль», гротескная образность» [4, c. 43]. Им близка культура классической русской прозы с ее любовью к слову изобразительному, музыкальному, они восстанавливают традиции сказовой речи, плотно примыкающей к характеру персонажа, человека из народа, и углубляют их. «Все, что было накоплено «сказовым опытом» классической литературы, как будто изменилось в масштабе, и современная проза стремится воссоздать не столько ракурс героя, сколько стоящего за ним корневого целого – народа». То, что раньше казалось исключительной принадлежностью лишь некоторых великих писателей – «одновременная прикрепленность стиля к голосу рассказчика, голосу героя и голосу народа, — оказалось почти повсеместной нормой «деревенской» прозы», — пишет Г.А.Белая [1, c. 477].

Структура романа «Между собакой и волком» также нетипична. Он состоит из чередующихся партий разных голосов, разных стилистик, разных видов чужого слова. Живописное образное просторечие сменяется в нем стилизацией классической манеры — цитацией на уровне лексики, синтаксиса, мотива, топоса (стилизация вводится пометой «Картинки с выставки» при названии главы). На вопрос Виктора Ерофеева об истоках такой манеры, писатель ответил, что они «из жизни, с Волги. Я описывал людей, которые действительно существуют на Волге. Манеры их повествований именно таковы» [11, c. 199].

Одной из особенностей романа является то, что в нем используется сказовый тип повествования. В сказе, как отмечает Б. Корман, автор как субъект речи (то есть как тот, кто изображает и описывает) не выявлен, скрыт от читательского взгляда. Сказ характеризуется тем, что строится в субъективном расчете на апперцепцию людей своего круга, близких знакомых и ориентируется на спонтанность, отсутствие предварительной подготовленности речи, то есть созидание ее в процессе самого говорения.

В деревенской прозе сказ воссоздает сложную, неоднозначную сущность народного характера, вступающего в полосу глубоких социальных потрясений.

Однако сказовая манера повествования трансформируется в романе Соколова в игру в сказовость. В данном случае мы видим явную пародию на типичную сказовую манеру, характерную для многих писателей деревенщиков, но более всего ярко представленную в рассказах В.М.Шукшина.

Вслед за Зощенко именно В.М. Шукшин обратился к сказовой манере, сумел сделать сказ очень емким и художественно выразительным. Герой-рассказчик только говорит, и автор не усложняет структуру произведения дополнительными описаниями тембра его голоса, его манеры держаться, деталей его поведения. Однако посредством сказовой манеры отчетливо передаются и жест героя, и оттенок голоса, и его психологическое состояние, и отношение автора к рассказываемому.

Действительно, сказовое повествование часто строится как бы в виде непринуждённой беседы с читателем, а порою, когда недостатки приобретают особенно вопиющий характер, в голосе автора звучат откровенно публицистические ноты.

Если присмотреться к приему сказа, использованному Соколовым, то следует отметить, что «сказ» в романе «Между собакой и волком» построен на контрасте прямой речи «сказителя» и объективного смысла рассказываемого. Воплощая образы своих персонажей, автор не преследует сатирической цели осмеяния деревенского человека: с помощью своих образов он добивался определенного художественного эффекта, который строится на несовпадении непосредственных реакций этого персонажа с условностями культуры, с ее знаковыми элементами.

Герои романа «Между собакой и волком» абсолютно естественны, и это объясняется тем, что автор создает не пародию на массовое (примитивное) сознание, а воплощает фундаментальные сюжеты взаимоотношения бытия и культуры.

Сказ, являясь основным средством обобщения в романе, воспроизводит многоголосицу возбужденной народной стихии. Массовые сцены изобилуют спорами, полилогами, очень часто слово сопровождается физическим действием, а повествовательный принцип оборачивается драматизмом изображения. Сказовый тип обобщения в романе — это и обилие парадоксов, противоречий, несоответствий, своего рода «хаос языка» (термин М.Н.Липовецкого) в результате смятения мыслей и чувств.

Проблему адекватности передачи в литературе такого вида речевой деятельности Соколов решает в чисто игровом модусе: в романе создается иллюзия, будто читателю самому предоставляется право конструирования тех или иных художественных высказываний из текстовых фрагментов. Кроме того, пародирование сказовой манеры  создается благодаря целому комплексу факторов: рефлексии словесных жестов, обмолвкам, характеризующим физическое состояние рассказчика, отклонениям от основной темы повествования, использованию недоговоренности начатого высказывания.

В том же ключе организованы в тексте романа и графические показатели речевого членения. Для Соколова показательно невыделение прямой речи новой строкой (все без исключения реплики помещены внутрь текстового массива), отсутствие деления текста на абзацы, опущение при ней кавычек, что приводит к нередкому смешению рядом стоящих высказываний.

Саша Соколов создает сюжет, связанный с пародируемым текстом (романом «деревенской» прозы), основными персонажами и некоторыми второстепенными деталями.

Искажение образа персонажа в текстах, необходимое для его иронического переосмысления, в пародиях осуществляется различными способами. Самым распространенным приемом является юмористическая деформация художественного образа действующего лица путем сохранения одних его черт и изменения других, что вызывает нарушение гармонии данного образа. Авторы могут использовать прием совмещения в одном образе персонажа пародии несколько образов пародируемого текста или прием переноса характеристик одного действующего лица на другое. Созданию пародийного образа служит также появление у него определенных черт, не характерных для данного персонажа в пародируемом прототексте.

Согласно «канону» деревенской прозы,  ее герои – цельные, могучие, слитные с землей, солнцем, тайгой. Земля, природа – основа и источник своеобразного мироощущения персонажей.

Важный для «деревенщиков» в 1950–1960-х годах сдвиг проблематики в сторону большей философичности – к выявлению констант национального мировосприятия, этической основы крестьянского уклада – приводит к поиску хранителей народной культуры. Отсюда особое место в типологическом ряду героев-протагонистов «деревенской прозы» занимает фигура праведника; в разное время к ней обращаются Ф.А. Абрамов («Деревянные кони»), В.П. Астафьев («Последний поклон»), В.Г. Распутин («Последний срок», «Прощание с Матерой»). Вокруг образа мудрого старика или старухи, воплощающего одновременно «родовое начало в человеке» и идеал автора, устойчиво концентрируются те фольклорно-мифологические и христианские мотивы, которые писатель включает в «духовное ядро» народной культуры. В данном случае деревенская проза, обращаясь к типу праведника во второй половины ХХ века, во многом опиралась на традиции христианской агиографии и русской классической литературы (И.С.Тургенева, Н.С. Лескова, Ф. М. Достоевского и др.).

В романе Саши Соколова традиционный образ праведника гиперболизируется. Хранителем мудрости и знаний предстает в его произведении почти мифическая фигура некоего Крылобыла – егеря Федота Федоровича Крылобылова. Е.А. Яблоков считает, что этот образ представлен чуть ли не Демиургом в романе: «Крылобыл, егерь мудрый, о ком уже куплеты слагались в те дни, когда нас, Пожилых вы мой, близко тут не присутствовало, он, который значился здесь с самого начала начал» [7, c. 76].

Более того, в одном из монологов Ильи вообще все персонажи романа представлены как созвездия. Земная жизнь уподобляется карте звездного неба или напоминает мифологический Олимп: «Стал То­чильщик, кустарь посторонних солнц. Там, по правую руку, Стожары-пожары горят, тут, по левую – Крылобыл, косолапый стрелок, пули льет. Позади у меня Медицинские Сестры, впереди – Орина-дурина и чадо ее Орион. Много бродяга я по мир око лице и много созвездий определил. Есть созвездие Бобылки, только не разбираю, какой, есть Поручики, Бакенщики, Инспектора, Есть Запойный Охотник…» [7, c. 77].

Кроме того, в деревенской прозе 60-80-х гг. присутствует особый тип  личности  –  маргинальной,  воплощенный  в  художественных  образах человека, оторвавшийся от рода, усвоивший иную, городскую психологию или  находящийся  между  деревней  и  городом,  –  архаровцев,  обсевков, межедомков и  т.д. Концептуально  значимым для  такого  героя становится отсутствие чувство дома, рода, и, как следствие отсутствие традиционной цельности характера, наличие  духовной  эрозии, изменение архаического сознания селянина.

Типическими характерами в ряду таких «маргинальных» личностей можно назвать основных героев романа Саши Соколова. Ситуация разрыва героя с домом, ухода с постоянного места жительства является определяющей и формирующей соответствующий тип героя.

Сам автор выделяет в качестве главного героя Якова Ильича Паламахтерова, с его точкой зрения связано лирическое и автобиографическое начало в романе, духовно он близок автору: «Вторая книга – это книга о Волге, о егерях и о странных обстоятельствах одного человека, который зовет себя «запойным охотником». От его имени написано 37 стихотворений, этот цикл так и называется – «Записки запойного охотника»» [8, c. 4]. В письме Д. Джонсону от 5 января 1988 года Соколов подтверждает, что стихотворения принадлежат перу Якова: «Да, поэтические главы написаны Яковом. Он ко мне не имеет отношения, но он должен быть и есть «sophisticated», потому что он — тот самый художник, о котором речь идет в прозаических главах (не от Ильи): «Ловчая повесть», где он — юноша в доме матери, мальчик, влюбленный в дурочку, которую матросы водят под баркас, рисовальщик, автор Автопортрета в мундире и т. п. (и, конечно, он тут, в этой главе, — егерь и поэт, который «несвеж и немолод»); «Ловчая повесть, или Картинки с выставки», где он — Яков Ильич Паламахтеров, «неподкупный свидетель и доезжачий своего практического и безжалостного времени», воображает себе сцену в типографии 19 века при участии своего прадеда; «Картинки с выставки» (9), где он наблюдает уличные сцены из окна военного училища; смотри и другие подобные части книги: 13, 16. Они написаны (все) от лица автора, но автора стилизованного, т. е. опять же не от моего лица прямо. Яков — поэт, художник, мечтатель, интеллигент, родившийся и выросший в городе. На Итиль он попадает уже взрослым человеком» [2, c. 274].

Но в романе присутствует еще один субъект повествования – Илья Петрикеич Дзындзырэлла, причем обращает на себя внимание количественное несовпадение (в пользу последнего) между двумя представленными голосами повествователей. Илья выступает как герой-рассказчик во фрагментах под заглавиями «Заитильщина», «Заитильщина Дзындзырэллы», «От Ильи Петрикеича, Дзындзырэллы». Точка зрения Паламахтерова доминирует в главах под названиями: «Ловчая повесть», «Ловчая повесть, или Картинки с выставки», «Картинки с выставки».

Причем эти два персонажа подчеркнуто не контактируют между собой, так как обитают на разных берегах реки. Е.А. Яблоков, а за ним и Е.П. Воробьева убедительно доказывают, что образ Ильи Дзындзырэллы содержит в себе «волчьи коннатации», а Яков Паламахтеров – «собачьи», что подтверждается в одной из «Записок» Якова:

Жил-был за Волгою волк,

А перед Волгой – собака,

Он к ней добраться не мог,

Пил потому он и крякал.

Рассматривая образы двух главных героев в пародийном ключе по отношению к традициям деревенской прозы, уточним, что автор текста пародии обычно предполагает, что в тезаурусе читателя хранится устойчивый, окончательно сложившийся образ персонажа пародируемого базисного текста, и это позволяет ему или только назвать данный персонаж, или выделить те элементы художественного образа действующего лица, которые необходимы для развития сюжета текста пародии, и по ним восстанавливается подразумеваемый образ персонажа.

Типичный герой деревенской прозы – это всегда «человек в пейзаже», человек отчасти им растворенный, но им же и подтверждаемый.

Герои Соколова – жители некоего мифического Заволчья («…то места, которые за Волчьей лежат, с которого бы берега ни соблюдать»). Итиль и Волчья – названия, используемые в тексте романа вместо гидронима Волга. Один из них – егерь, второй – доезжачий (старший псарь), то есть герои максимально приближены к миру природы, являются составной его частью. Более того, автор сравнивает с волчицей саму Россию: «Россия-матерь огромна, игрива и лает, будто волчица во мгле, а мы ровно блохи скачем по ней…», а жителей ее наделяет одновременно и собачьими чертами: «Чем вокзал ожиданий шибает бестактно в нос? Не сочтите за жалобу, псиной мокрой и беспризорной преет публика в массе своей». Люди, волки и собаки оказываются настолько сближенными в тексте, что возникает комический эффект взаимозаменяемости этих персонажей. Например, Илья говорит о собачьих свадьбах возле «кубарэ» и переходит к описанию современного поколения: «Свадьбы-женитьбы у них происходят безотлагательно, прямо на людях, и родятся в итоге такие ублюдки, что лучше и не называйте. Родятся, окрепнут и, как деды и матери, — по горной тропе… марш-марш к тошниловке… Все мы детвора человеческая, дорогой, и пропустить по стопарю нам не чуждо» [7, c. 152].

Т.В. Казарина следующим образом характеризует героев романа «Между собакой и волком»: «Окажись они где-нибудь в художественном пространстве распутинских книг – и не угадаешь, в какой бы разряд они попали. Для праведников –- слишком непутевы, в архаровцы не годятся — не агрессивны, хотя их существование так же бесплодно. Они неприемлемы для канонической деревенской литературы именно потому, что ускользают от жестких нравственных оценок. Все их характеристики – негативны: безноги, безобразны, безбытны, но зато и – беззаботны, беззлобны, беспечны. Нищие утильщики, «архангелы вторичного старья», они закатились в прореху бытия и довольны.

Они во всех отношениях между – между природой и людьми, между рекой и лесом, между жизнью и смертью. Они – нигде и всему на свете соседи, свои, от всего понемножку пользуются» [3, c. 76]. Таким образом, если авторы деревенской прозы «снимают» замкнутость человеческой жизни путем включения героев в природу, мир, его красоту, Соколов создает собственное «между-бытие», где все его обитатели избраны и взаимозаменяемы.

Свидетельством избранничества у Соколова становится физическая неполноценность героев, их «ущербленность». Но в отличие от  шукшинских героев, персонажи «Между собакой и волком» вообще отказываются совершать какие-либо действия, они не создают иллюзий, не придумывают себе высоких целей. Ситуации, описываемые автором в романе: падение со слепым поводырем в яму, украденные костыли — прочитываются символически как этапы отречения от окружающего: «не видеть», «не ходить».

Так, основным средством характеристики героя является его речь. Илья Петрикеевич, например, изъясняется витиевато и туманно. За своими словами Илья Петрикеевич норовит сокрыться от мира, внушив ему взаимоисключающие о себе представления: как о личности безвредной по причине открытости и простоватости, но и как о человеке «себе на уме», «не лыком шитом».

И все же герои Соколова в определенной мере типичны, так как несут в себе типичные, можно даже сказать вечные, черты национального характера. Это традиционный для русской литературы тип бродяги, странника, юродивого: «точильщик наш – лодырь, приживал и лубочный плут, выпивоха и «скоромник» … но есть в Илье Петрикеевиче и положительное… Некорыстен. Незлобив. По-своему горд. По-своему верен. Вольнолюбив и свободу свою не променяет на сытый плен… И главное – мечтателен, взыскует не хлеба единого, но града небесного, сохранил душу живую. Илья Петрикеевич не хороший и не плохой, а он как-то — все вместе. Исчезни он – Россия, конечно, не пропадет, но что-то при этом потеряет в своей «русскости» [6, c. 107].

В то же время единство романа создают не только сквозные образы, но и мотивы: мотив бесконечности и бессмертия всей природы и человека, мотив многовариантности бытия и параллельного существования разных миров, мотив времени.

Развитие традиционно-привычного сюжета не является для Соколова главным в ходе повествования, а последовательность событий не является жестко закрепленной.

Роман «Между собакой и волком» начинается следующим образом: «Месяц ясный, за числами не уследишь, год нынешний» [7, c. 11]. Автор не дает временных ориентиров, как не дает и пространственных координат. Если для деревенской прозы характерно разомкнутое, раскрытое пространство с жилым и теплым «ядром», то у Соколова пространство максимально закрыто, кругом одно Заволчье, «хоть семь верст скачи — никуда не ускачешь».

Точек отсчета в романе нет, единственное ироничное указание на время происходящих событий – «в лето от изобретения булавки пятьсот сорок первое». Время в мире героев не линейно: «Всюду сумерки, всюду вечер, везде Итиль…» [7, c. 85]. В художественном мире Саши Соколова одно из главных мест занимает понятие «сумерки», становясь главной составляющей всех элементов поэтики (мы доказали это, пронаблюдав развитие данного образа на уровне заглавия и эпиграфов). Философию времени более подробно объясняет нам второстепенный персонаж романа – егерь Федот Федорович Крылобыл: «В Городнище шустрит, махом крила стрижа…, в Быдогоще – ни шатко ни валко, в лесах – совсем тишь да гладь. Поэтому и пойми уверенье, что кража, которой ты – жертва, случалась пока что лишь в нашем любимом городе и больше нигде, и на той стороне о ней и не слыхали. Стоит, значит, тебе туда переехать – все ходом и образуется» [7, c. 153].

Изменить какое-либо событие в мире героев нельзя, но можно сделать как бы второй его дубль, при этом существовать поступки персонажей будут в разных мирах, так называемых «параллельных плоскостях». Отсюда выделяют второй главный мотив романа – мотив многовариантности бытия и параллельного существования разных миров. Так, центральное место в романе занимает не собственно предполагаемое убийство, а тема зыбкости, неопределенности бытия, знаком которой оно выступает.

Если в деревенской прозе авторы часто использовали прием пространственно-временного наложения, когда сквозь приметы современности проступал лик патриархально-аграрной России, то Саша Соколов создает в своем романе образ некоей вневременной действительности, состоящей из множества субъективных реальностей, причем определенным образом скрещиваются, пересекаются друг с другом.

Мотив слияния с природой, характерный для произведений деревенской прозы, преобразуется в романе Соколова в мотив вечного круговорота человеческой жизни, включенный в круговорот природы. Как писал В.Казак, «Саша Соколов отменяет механическое течение времени <…> как и границу между жизнью и смертью» [6, c. 106].

Так как граница между жизнью и смертью в мире произведения становится прозрачной, логичным становится заявление Ильи: «Не извольте побаиваться – перемелемся и назад. Все уже случалось на Итиле, все человеки перебывал на нем. Скажем, явится кто-нибудь, а его окликают: гей, людин-чужанин, будешь с нами? Но пришлый его окорачивает: обознались, я свойский, ваш, памяти просто увас нет обо мне, наливай. Утверждаю и я – околачивался, селился, бывал Дзэндзырэлла на Волчьей реке, пил винище, вострил неточеные, бобылок лобзал и отходил, когда надо, на промысел в отхожий предел. Зато и мудрый я, как, приблизительно, Крылобыл. Тот примечает, настаивая: все – пьянь кругом, пьян приходит и пьян уходит, а река течет и течет, и все как есть ей по бакену. Я согласен, но уточняю: пьян приходит и сидит безвылазно в кубарэ, а она течет, но берега остаются. А на берегах мы кукуем – и жизнь наша вечная» [7, c. 162-163].

Традиционно в произведениях «деревенской прозы» тема жизни и  смерти раскрывается  параллельно  в  бытовом  и  бытийном  аспектах.

В центре романа Соколова также герой-философ, но он и не ищет смысл в своей «бытовой» жизни, он уверен в своей вечности, бессмертности. Как поясняет сам автор: «Этот роман — о беспрерывности человеческого существования, о его зам­кнутости. О нескольких, если угодно, ин­карнациях одной личности» [7, c. 11].

В отличие от героев деревенской прозы, которые постепенно приходят к пониманию высшей истины своего бытия, существование соколовских героев совершенно бесплодно. Они беззлобны, подчас наивны, близки к окружающей их природе, но за их равнодушием скрывается полнейшая пустота жизни. Традиционный конфликт произведений «деревенской прозы» — конфликт внутренний, «драматическая история личности, расплачивающейся за нутряное существование, за зыбкость своей жизненной позиции и лишь ценой страшных, невозвратимых утрат возвышающейся к миропониманию» [4, c. 47]. Роман Соколова совершенно бесконфликтен, как и жизнь его героев.

Глеб Успенский в своей работе «Крестьянин и крестьянский труд» высказал следующие наблюдения: «Крестьянская пословица говорит: „Лето работает на зиму, а зима на лето”. И точно: летом с утра до ночи без передышки бьются с косьбой, с жнивом, а зимой скотина съест сено, а люди хлеб, весну и осень идут хлопоты приготовить пашню для людей и животных, летом соберут, что даст пашня, а зимой съедят. Труд постоянный, и никакого результата, кроме навоза, да и того не остается, ибо и он идет в землю, земля ест навоз, люди и скот едят, что дает земля. Сам Бог, Отец Небесный, поминается только как участник в этой бесплодной по результатам деятельности лаборатории. Промучившись (на мой взгляд) таким образом лет 70, обыватель и сам отправляется в землю» [12, c. 107].

Именно этот безрадостный «круговорот пота и пищи» пародически изображает в своем произведении Соколов: если в понимании критика он «насильно увлекал человека всего лишь к смерти», то у писателя круговорот бесконечен, неразрывен. Отсюда амбивалентный характер оценки базисного текста: с одной стороны, «отрицание», доходящее до сатирического изображения, с другой, определенное «утверждение», трансформация предшествующего опыта в изображении типичного русского характера. Можно сказать, что роман являет собой своеобразный образец детального, вдумчивого литературоведческого анализа, исследующего типическое в художественной манере пародируемых писателей-«деревенщиков».

 

Библиографический список

 

  1. Белая Г.А. Рождение новых стилевых форм как процесс преодоления «нейтрального» стиля // Многообразие стилей советской литературы. Вопросы типологии. М.: Советская Россия, 1978. С. 121 – 136.
  2. Джонсон Д. Бартон. Саша Соколов. Литературная биография // Соколов Саша. Палисандрия. М.: Журн. «Глагол», 1992. С. 270 – 291.
  3. Казарина Т.В. Эстетизм Саши Соколова как нравственная позиция // Литература «третьей волны» русской эмиграции. Самара: Изд-во СГУ, 1997. С. 76 – 81.
  4. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: В 3-х кн. Кн. 3: В конце века (1986 – 1990-е годы): Учебное пособие. М.: Эдиториал УРСС, 2001. 160с.
  5. Млечко А.В. Игра, метатекст, трикстер: пародия в «русских» романах В.В. Набокова. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2000. 188с.
  6. Потапов В. Очарованный точильщик // Волга. 1989. № 9. С. 103 — 107.
  7. Соколов Саша. Между собакой и волком: Роман. СПб.: «Симпозиум», 2001. 238 с.
  8. Соколов С.: «В Мичигане я писал о Волге»: [Беседа с писателем / Записал Ф. Медведев]// Российская газета. 1991. 2 марта. С. 16 – 21.
  9. Соколов С. Остаюсь русским писателем: [Интервью с автором романов «Школа для дураков», «Палисандрия» и «Между волком и собакой»] // Собеседник. 1989. № 30. С. 10 -11.
  10. Соколов С. Портрет художника в Америке: В ожидании Нобеля. Лекция, прочитанная в Калифорнийском университете (Санта-Барбара) // Соколов С. Тревожная куколка: Эссе. СПб: Издательский дом «Азбука-классика», 2007. С. 63–79.
  11. Соколов С., Ерофеев В. «Время для частных бесед…»: [Беседа писателя и критика В. Ерофеева с писателем, живущим в США, С.Соколовым / Подготовка к печати и примеч. О. Дарка] // Октябрь.  1989.  № 8. — С. 195 — 202.
  12. Успенский Г.И. Крестьянин и крестьянский труд // Собрание сочинений в девяти томах. Том 5. М., ГИХЛ, 1956.
  13. Яблоков Е. А. “Нашел я начало дороги отсюда — туда” (О мотивной структуре романа Саши Соколова “Между собакой и волком”) // Проблемы изучения литературного пародирования. Межвузовский сборник научных статей / Самарский государственный университет, [Ред.-сост. Н. Т. Рымарь, В. П. Скобелев].  Самара: Слово, 1996. С. 202–214.

 

Сысоева Ольга Алексеевна —  кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры литературы и журналистики  Педагогического института ФГБОУ ВО «Тихоокеанский государственный университет»

 

Sysoeva Olga – Candidate of Philiological Sciences, Associate Professor of  literature and journalism department of Pedagogical Institute, Pacific National University (Khabarovsk, Russia).

 

 

Трансформация юмористического на эстраде: интерактив-конферанс как поджанр

УДК 792.7

Бураченко А. И.,

доцент кафедры культурологии Кемеровского государственного института культуры (г. Кемерово, РФ)

 В статье исследуется опыт одной из юмористических передач, в частности, происходящая в ней трансформация традиционного эстрадного жанра – конферанса. Анализ структуры отношений, возникших в данной телевизионной продукции, позволяет зафиксировать не только новые варианты генерирования юмора, но и важную функцию рефлексии в современном развлекательном контенте.

Ключевые слова: конферанс, зрители, жанр, структура, юмор.

 Burachenko A. I.

Sr Instructor of Department of Culturogy, Kemerovo State Institute of Culture (Kemerovo, Russian Federation)

TRANSFORMATION OF A HUMORISTIC ON THE VARIETY: INTERACTIVE-CONFERENCE AS A SUBGENRE

The article explores the experience of one of the humorous programs, in particular, the transformation taking place in it of the traditional pop genre – entertainer. An analysis of the structure of relations that arose in this television production allows us to capture not only new options for generating humor, but also an important reflection function in modern entertainment content.

Key words: entertainer, audience, genre, structure, humor.

 

Практика современной телевизионной эстрады богата различными открытиями. Каждый топовый телевизионный канал имеет в своем активе развлекательную передачу. В особой строке – ТНТ, производящее качественный юмористический контент, отражающий как актуальные модели современной коммуникации, так и традиции, зародившиеся в прошедшую эпоху. Однако опыт телевизионной эстрады редко подвергается искусствоведческому анализу, что объясняется небрежением традиционной эстрадой возникшего медийного юмористического опыта (см., например: [1]), но в то же время – серьезно ограничивает возможности реальной эстрады, так как не происходит освоения некоторых значимых для этого вида искусства достижений.

В данной статье предпринята попытка проанализировать одно любопытное явление – трансформацию жанра конферанс в шоу Comedy Club. Конечно, изучение данного феномена не может исчерпаться рамками одной журнальной публикации, поэтому здесь будет намечена лишь определенная сторона указанной трансформации.

Полагаем, что в названном шоу проявился один из вариантов классического эстрадного жанра – интерактив-конферанс, воплощенный в дуэтном номере, где в качестве генераторов контента выступают резиденты Павел Снежок Воля и Гарик Бульдог Харламов. Само обозначение нами этого типа конферанса является рабочим, что, естественно, обусловлено тем, что мы только подступаем к анализу данного феномена.

Для выявления структурных особенностей нового жанрового образования необходимо кратко охарактеризовать специфику конферанса и представить его генезис. За основу мы возьмем сформулированное в эстрадной энциклопедии определение: конферанс – это «установление непосредственной связи между артистами и зрителями» в течение идущего концерта [2, с. 264]. При этом, как утверждал один из крупнейших советских деятелей эстрады, проявление магистральной задачи конферансье на содержательном уровне таково: «в ходе живого общения со зрителями, зачастую путем подлинной, а не мнимой импровизации, помочь им правильно и благосклонно принять предстоящий номер, дать веселую разрядку между номерами, занять внимание зрителей во время перестановок на сцене» [3, с. 93].

Обозначим структуру традиционного конферанса (К):

К −−> номер1 −−> К −−> номер2; номер3 −−> К −−> номерn −−> К

В этой цепочке отражена специфика эстрадного конферанса, обеспечивавшая собранному из разных номеров концерту единое движение, своеобразный стержень. Именно от мастерства конферансье зависел успех всего коллектива, принимающего участие в эстрадном выступлении.

Исторически конферанс сформировался как результирующая различных значимых культурных явлений: церемониймейстер на публичных мероприятиях высшего света, шпрехшталмейстер в цирке, зазывала в балагане. Вероятно, последний случай наиболее полно воплощает задачу конферанса – привлечь внимание к представлению, именно тут возникли различные формы одиночного (например, карусельный дед) и парного (знаменитые Фома и Ерема) взаимодействия с публикой.

В 1908 году открылось первое кабаре «Летучая мышь» с несравненным Никитой Балиевым, именно с этого момента конферансье получил не только прописку на городских сценических площадках, но и в истории отечественной художественной культуры. Можно наметить изменение функций конферансье в различные исторические периоды:

  • «золотой век» – 1910–1920-е годы; конферансье является центром сценического действа (см. подробнее: [4]);
  • «идеологический» – 1930–1940-е годы; конферансье отвечает не только за организацию порядка номеров, но и за качество исполняемого материала в концерте [5];
  • «автономный» – 1950–70-е годы; помимо связующего элемента в сборном концерте конферансье выступает как его равноправный участник, предлагая оригинальное исполнение номера не своего жанра (см.: подробнее: [6]);
  • «кризисный» – 1980-е – начало «нулевых»; развитие микрофонной культуры и работа на огромные залы-площадки потребовали в первую очередь фигуры ведущего, в свою очередь, моножанровость концертов вообще исключало фигуру конферансье; существенное влияние оказало развитие телевидения как гегемона зрелищной культуры рубежа XX‒XXI вв. (см. подробнее: [7; 8; 9]);
  • «современный» – искусство конферанса получило новое развитие в телевизионной эстраде.

Если мы присмотримся к современной эстраде, то обнаружим, что сборный концерт, то есть зрелище, состоящее из номеров различной жанровой природы, существуют лишь в пространстве телевизионной передачи (шоу). Как и в других шоу (например, «Уральские пельмени» на СТС), в Comedy Club конферансье не нужен, есть ведущий, номинально выполняющий скрепляющую функцию – объявлять номер и его исполнителей, давать краткие вводные к номеру («В кабинете директора цирка», «Романтическое свидание в театре» и др.).

Однако элементы конферанса присутствуют в самостоятельном номере, идущем сразу за вводной песней – обычно это топовая композиция, перемежаемая титрами, где анонсируются основные резиденты сегодняшнего выпуска. Сам номер в жанре «интерактив-конферанса» является своеобразной визиткой выпуска и состоит из пяти элементов.

Первый элемент – парный конферанс, представленный как симбиоз двух резидентов, работающих в крепкой и долголетней связке. Существование в дуэте помогает эффективнее включить зрителя в ситуацию интерактива, ведь обязательно некоторая часть публики примет позицию одного, оставшаяся часть – другого резидента, что способствует созданию необходимой атмосферы. Этот элемент – самый существенный, поэтому остановимся на нем более подробно.

Как известно, имеется два типа парного конферанса: первый связан с разыгрыванием интермедий (скетчей) между номерами, где у исполнителей присутствуют полноценные образы (маски); второй – построен на репризах «на злободневные темы», связанных «естественно, непринужденно» «с концертом и его номерами» [10, с. 92]. Для первого, наиболее представительного типа характерны «диалог, сценическое действие. Диалог не со зрителем, а, как в спектакле, – актеров (первого и второго конферансье) между собой. В разыгрываемых сценах, миниатюрах, интермедиях, построенных по законам драматургии, отношения партнеров обостряются конфликтными ситуациями. И все же, будучи не вообще маленькими пьесками, а пьесками конферансного типа, в них непременным соучастником предусматривается зритель – третий партнер» [11, с. 39–40].

Очевидно, что вариант парного конферанса, существующего в Comedy Club, воплощает второй тип. Если в первом типе важны образы-маски, то в втором принципиальны не взаимоотношения друг с другом и опосредованно со зрителем, а установка на открытую коммуникацию со зрителем. С другой стороны, во втором типе парного конферанса не требуются дополнительные художественные средства: Павел Воля и Гарик Харламов облачены не в театральные костюмы, в эстетике их одеяний прослеживаются определенные трендовые явления. То есть это не костюмы, характеризующие образ (маску) конферансье, а часть имиджа, позволяющая быть «своими» на вечеринке, где собирается специально отобранный пул гостей, в деятельности которых воплощается мейнстримовая культурная ситуация.

Этот дуэт появился не сразу, как помнят зрители, до этого в пару входили Гарик Мартиросян и Павел Воля. Думается, что нынешний состав является идеальным, так как в нем есть проявление традиции. Ю. Тимошенко и Е. Березин, знаменитые Тарапунька и Штепсель, полвека назад анализировали собственную практику парного конферанса: «Какова природа эстрадного сатирического дуэта? Вероятнее всего, его истоки надо искать на цирковой арене, в традиционном состязании «рыжего» и «белого». Ведь если несколько упростить, любой сатирический дуэт на эстраде состоит из простака и резонера. <…> Но не всякий простак и резонер могут составить сатирический дуэт. Механическое соединение двух, даже очень талантливых артистов далеко не всегда даст нужный результат. Условий для слияния двух в одно целое немало. Партнеры должны быть антиподами – по наружности, темпераменту, характеру. Они не могут не сходиться в оценках отдельных событий, явлений, спорить по частностям, но всегда оставаться друзьями в жизни и быть единомышленниками в главном на сцене, то есть обладать общностью мировоззрения» [12, с. 12].

Следует отметить, что конферанс-пара Павла Воли и Гарика Харламова построена по принципу контраста: тонкий (дрыщ) и толстый (пухляш), остроумный и притворно «недогоняющий», формулирующий репризу с помощью комической организации слов и обыгрывающий ее же через пантомимическое действие, повтор или гротескный перенос в иной план и др. Такое разделение неслучайно, так как Павел Воля вне номера работает в жанре стэндапа, а Гарик – в миниатюре: стэндап базируется на точности формулирования словесной репризы, миниатюра требует подробно разработанной актерской партитуры.

Совместное пребывание конферансье на сцене свидетельствует о том, что они находятся на «одной волне»: первый начинает развивать определенную тему, второй тут же готов подхватить мысле-действие, а может, и преобразовать шутку во что-то другое, возможно, даже никак не связанное с гостем. Но все вместе получается органично и весело. В дуэте Гарика Харламова и Павла Воли есть и самоирония, и импровизация, работающая на концентрацию комической ситуации.

Второй элемент – гости, приглашенные специально на конкретный выпуск, так как они являются участниками или предстоящего события, или какого-то происходящего/произошедшего мероприятия (например, один из выпусков и, соответственно, номер интерактив-конферанса были посвящены юбилею Филиппа Киркорова). Поводом для вступления в диалог с гостем может служить необходимость объявить о событии. Музыканты, бизнесмены, актеры и прочие медийные личности приходят и рассказывают о своих планах или проектах. Вообще, само приглашение на Comedy является неплохой рекламной интеграцией, не исключено, что презентация гостя и его проектов каким-то образом монетизируется. К слову сказать, передача идёт в «прайм-тайм», период наиболее активного просмотра телезрительской аудиторией, а где рейтинги, там, как известно, и деньги.

Третий элемент – сценарная разработка, включающая себя как материал, подготовленный редакторами (как правило, это факт или факты из жизни гостя, имеющие статус нонсенса), так и импровизация, возникающая в момент диалога резидентов с гостями.

Павел Воля или Гарик Харламов зачитывают список достижений того или иного гостя. При этом начало этой части дается незамысловато: «У нас в гостях…», далее по нарастающей следует перечисление значимых результатов «объекта разработки», и в тот момент, когда в представляемой информации появляется «удивительный» факт, интонация конферансье становится нестабильной, появляются междометия, восклицания, смех. Затем следует вопрос к гостю: «Что сие недоразумение значит?». На самом деле в вопросах Воли и Харламова нет ничего необычного: никакой провокации, двойных смыслов и прочего. Эта часть – официальная – только подготавливает основную, юмористическую.

Как правило, разрушение интонационного строя резидента-конферансье и использование им различных перформативных элементов готовит публику к предстоящей забаве. Гость в этом случае ждет подвоха, и он его невольно пропускает. Именно в момент, когда гость отвечает на вопрос, пара конферансье отыскивает зацепку – как гость держит микрофон, как подбирает слова, как реагируют сидящие рядом, сопоставляют то, как одет «допрашиваемый» и что он говорит и прочее. Уже из этих вводных обстоятельств выстраивается драматургия второй, юмористической части. Очевидно, что конферансье, с одной стороны, владеют техникой разработки комической ситуации, с другой – имеют освоенные темы; перевод разговора в новую плоскость гарантирует, что гость будет выглядеть в невыгодном свете. Кульминацией каждого юмористического шота является многоступенчатый интерактив, включающий весь зал, либо привлекаются в соучастники технические службы, либо сам гость вызывается на сцену, либо гость провоцируется на некорректное действие с уверением, что этот момент будет вырезан из передачи и т. д.

И последние два элемента: зритель и телезритель. Как правило, в одном выпуске разыгрывается 5–6 шотов. Основное назначение этого номера, названному нами «интерактив-конферанс», является, с одной стороны, информирование: как бы много «не издевались» над гостем, ставя его в самое неудобное положение, конферансье обязательно подводят диалог к своему завершению – анонсу мероприятия. С другой стороны, пара конферансье настраивает публику на должное восприятие последующих номеров шоу, разогревает до стадии активных зрителей, ибо только фиксация их ярких реакций позволяют создать у телезрителей иллюзию – ощущение реального взаимодействия конферансье и реципиентов. Эта задача – сделать перфектное телевизионное шоу – реализуется именно при воссоздании реального интерактивного взаимодействия сцены и зрительного зала.

В целом, обобщая наш анализ, можно представить модель создания юмористического контента в «интерактив-конферансе» (см. Схема 1).

В схеме видно, что юмористический контент создается посредством трех волн:

– общение (интерактив) конферансье и гостя посредством анонса (визитки гостя или связанного с ним мероприятия); здесь соотношение «заготовки» и импровизации равное;

– вовлечение зрителей в активное общение – тут значительно преобладает импровизация, так как реакция зрителей непредсказуема, что создает дополнительную юмористическую «ветку» в номере;

– включение телезрителей – как основных потребителей контента; очевидно, что импровизация тут сведена к нулю, так как юмористические шоты отмерены и очищены в процессе монтажа и редактуры телевизионной передачи.

Так, отлично сработанный дуэт Павла Воли и Гарика Харламова успешно открывает Comedy Club и придает программе уникальность. К тому же интерактив-конферанс позволяет подспудно осуществлять функцию анализа современной массовой культуры, потому как в этом жанре не только объявляются события различного масштаба, но и пристально, через смех, осмысляются текущие явления.

Таким образом, мы рассмотрели структурные особенности нового жанрового образования – интерактив-конферанса. В дальнейшем разработка особенностей данного жанра может привести к классификации приемов разработки комических ситуаций в наиболее удачных шотах.

 

Использованные источники:

  1. Гордон Кихот [Электронный ресурс]: телевизионная передача / выпуск № 9 от 7 ноября 2008 года // Первый канал. – Режим доступа: https://yandex.ru/video/preview/?filmId=314893049529285553&text=гордон%20кихот%20телепередача&path=wizard&parent-reqid=1590608535822836-196443655199141109907788-production-app-host-vla-web-yp-139&redircnt=1590608549.1 (дата обращения: 28.05.2020).
  2. Захаров Е. З. Конферанс // Эстрада в России. XX век. Лексикон / отв. ред. Е. Д. Уварова. – М.: РОССПЭН, 2000. – С. 264–266.
  3. Тривас М. Сатира и юмор на эстраде. Формы произведений и литературные приемы. – М.: Искусство, 1973. – 136 с.
  4. Тихвинская Л. И. Повседневная жизнь театральной богемы Серебряного века. Кабаре и театры миниатюр в России, 1908–1917. – М.: Молодая гвардия, 2005. – 527 с.
  5. Тихвинская Л. Куда исчезла «настоящая эстрада»? // Эстрада без парада: сборник / сост. Т. П. Баженова. – М.: Искусство, 1990. – С. 383–404.
  6. Гаевский В. Поговорим о конферансье // Эстрада без парада: сборник / сост. Т. П. Баженова. – М.: Искусство, 1990. – С. 225–229.
  7. Грин М. Куда исчез конферансье // Советская эстрада и цирк. – 1981. – № 2. – С. 20–21.
  8. Французов Л. Монолог о друзьях-товарищах. Некоторые мысли об эстрадном разговорном жанре сегодня // Эстрада сегодня и вчера. О некоторых эстрадных жанрах XX‒XXI веков: сб. статей / ред.-сост. О. А. Кузнецова. – М.: ГИИ, 2016. – Вып. 2. – С. 31–68.
  9. Уварова Е. Разговорные жанры 1990-х. Несколько портретов // Развлекательное искусство в социокультурном пространстве 90-х годов / отв. ред. Е. В. Дуков, П. Викке. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2004. – С. 176–196.
  10. Тривас М. Сатира и юмор на эстраде. Формы произведений и литературные приемы. – М.: Искусство, 1973. – 136 с.
  11. Шапировский Э. Конферанс и конферансье. – М.: Искусство, 1970. – 129 с.
  12. Тимошенко Ю., Березин Е. Дуэт – не просто двое / беседу вел В. Марьяновский // Советская эстрада и цирк. – 1972. – № 7. – С. 12–15.

 

  1. Gordon Kikhot [Elektronnyy resurs]: televizionnaya peredacha / vol. 9, 7.11.2008 // Pervyy kanal. – URL: https://yandex.ru/video/preview/?filmId=314893049529285553&text=gordon%20kikhot%20teleperedacha&path=wizard&parent-reqid=1590608535822836-196443655199141109907788-production-app-host-vla-web-yp-139&redircnt=1590608549.1 (accessed 28.05.2020).
  2. Zakharov Ye. Z. Konferans // Estrada v Rossii. XX vek. Leksikon Moscow, ROSSPEN Publ., 2000, pp. 264–266.
  3. Trivas M. Satira i yumor na estrade. Formy proizvedeniy i literaturnyye priyemy. Moscow, Iskusstvo, 1973. 136 p.
  4. Tikhvinskaya L. I. Povsednevnaya zhizn’ teatral’noy bogemy Serebryanogo veka. Kabare i teatry miniatyur v Rossii, 1908-1917. Moscow, Molodaya gvardiya, 2005. 527 p.
  5. Tikhvinskaya L. Kuda ischezla «nastoyashchaya estrada»? // Estrada bez parada: sbornik. Moscow, Iskusstvo, 1990, pp. 383–404.
  6. Gayevskiy V. Pogovorim o konferans’ye // Estrada bez parada: sbornik Moscow, Iskusstvo, 1990, pp. 225–229.
  7. Grin M. Kuda ischez konferans’ye // Sovetskaya estrada i tsirk, 1981, no. 2, pp. 20–21.
  8. Frantsuzov L. Monolog o druz’yakh-tovarishchakh. Nekotoryye mysli ob estradnom razgovornom zhanre segodnya // Estrada segodnya i vchera. O nekotorykh estradnykh zhanrakh XX‒XXI vekov: sb. statey. Moscow, GII Publ., 2016, vol. 2, pp. 31–68.
  9. Uvarova Ye. Razgovornyye zhanry 1990-kh. Neskol’ko portretov // Razvlekatel’noye iskusstvo v sotsiokul’turnom prostranstve 90-kh godov. Saint-Petersburg, Dmitriy Bulanin Publ., 2004, pp. 176–196.
  10. Trivas M. Satira i yumor na estrade. Formy proizvedeniy i literaturnyye priyemy. Moscow, Iskusstvo, 1973, 136 p.
  11. Shapirovskiy E. Konferans i konferans’ye. Moscow, Iskusstvo, 1970, 129 p.
  12. Timoshenko YU., Berezin Ye. Duet – ne prosto dvoye / besedu vel V. Mar’yanovskiy // Sovetskaya estrada i tsirk, 1972, no. 7, pp. 12–15.

 

Бураченко Алексей Иванович, доцент кафедры культурологии Кемеровского государственного института культуры (г. Кемерово, РФ), кандидат культурологии.

Burachenko Aleksey Ivanovich, Sr Instructor of Department of Culturogy, Kemerovo State Institute of Culture (Kemerovo, Russian Federation), PhD in Culturology.

«Смех» в концептосфере юмористического дискурса

УДК 81

     Фефелова Г.Г.,

Уфимский государственный нефтяной технический университет, г. Уфа, Россия

 

«СМЕХ» В КОНЦЕПТОСФЕРЕ ЮМОРИСТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА

Статья посвящена одному из актуальных вопросов лингвистики —  изучению концептов в лингвокультурологическом аспекте. Особе внимание уделяется анализу концепта «смех» и его роли в культуре смеха, в языковой картине мира .

  Ключевые слова: концепт, культура смеха, языковая картина мира, юмористический дискурс.

 

Fefelova G.G.

Ufa state oil technical University, Ufa, Russia

 «LAUGHTER» IN THE CONCEPT SPHERE OF HUMOROUS DISCOURSE

 The article is devoted to one of the topical issues of linguistics — the study of concepts in linguistic and culturological aspect. Special attention is paid to the analysis of the concept «laughter» and its role in the culture of laughter in the language picture of the world .

Keywords: concept, culture of laughter, language picture of the world, humorous discourse.

 

В национальной языковой картине мира находит свое отражение юмористический дискурс. Он занимает отдельную нишу в коммуникативном пространстве, т.к. язык является ярким отражением культуры.

В настоящее время исследование языковой картины мира автора становится все более актуальным. Это обусловлено тем фактом, что семантика слова пересекается с интенциями автора, в результате чего происходит образование исключительной концептосферы каждого текста.

В современной лингвистике концепт является одним из самых популярных объектов исследования. Также его изучением занимаются такие науки, как лингвокультурология, философия, психология и другие гуманитарные науки. Изучение языковой картины мира необходимо при описании концептов. Концепт представляет собой объединение знаний, понятий, ассоциаций, образов, представлений, где происходит связь семантики и языковых единиц [6, c. 162]. Совокупность концептов или концептосфера, в свою очередь, формирует национальную языковую личность. По словам В. А. Масловой, «концептом становятся только те явления действительности, которые актуальны и ценны для данной культуры, имеют большое количество языковых единиц…» [1, с. 91]. Этим и определяется актуальность данной темы.

Концепт «смех» является лингвокультурологическим, одним из фундаментальных для национального самосознания русского человека, имеет важное значение для характеристик национального характера, вследствие чего активно используется как в устной так и в письменной речи (чаще в проявлениях авторской речи), во всех сферах человеческой жизни. Концептом, по определению Н. Д. Арутюновой и В. Н. Телия, является «понятие, погруженное в культуру» [3, с. 104].

Культура смеха на сегодняшний день исследована недостаточно. На основании вышесказанного рассмотрим как представлен концепт «смех» в концептосфере комического дискурса. Рассмотрим языковые единицы, репрезентирующие концепт «смех» в различных словарях. Согласно  словарю В. И. Даля, «Смех — хохот, невольное, гласное проявление в человеке чувства веселости, потехи, взрыв веселого расположения духа; но есть и смех осмеяния, смех презрения, злобы и пр… Смех есть среднее выражение между улыбкой и хохотом. Смех злостный, злорадный, сардонический. Смех задушевный».

Толковый словарь С. И. Ожегова определяет смех как: 1. Короткие характерные голосовые звуки, выражающие веселье, радость, удовольствие, а также насмешку, злорадство и другие чувства. 2. Нечто смешное, достойное насмешки.

В философском словаре содержится следующая информация о значении слова «смех»: — культурно-психологический феномен как специфическая оценочная реакция человека на действительность… Традиция понимания смеха в философии заложена еще Аристотелем. Смеховая реакция на зло демонстрирует, что зло преодолимо и неопасно. Смех уничтожает зло, страх, насилие… Смех – инструмент общения, ломающий границы между людьми, помогающий сблизиться. Диапазон смеха очень широк: от мягкого юмора и доброй улыбки до едкого сарказма и злой иронии. Смех неуправляем, свободен….

Литературная энциклопедия определяет смех как «психофизиологическое явление, лежащее в основе комизма и определяемых им литературных эффектов от просто смешного, забавного до сатиры и комедии. Смех, начиная с улыбки, есть выражение какой-то жизненной радости, чувствуемой, и в той или иной мере осознанной. В смехе есть также некоторые элементы, утверждающие какое-то превосходство того, кто смеется, над тем, что вызывает смех, забаву над собой, осмеяние. Смех есть явление по преимуществу социальное; он доставляет человеку наибольшую долю удовольствия, когда разделен с кем-либо, в действительном общем заразительном смехе».

Таким образом, мы находим много общего в репрезентации концепта «смех» в рассматриваемых словарях [2]. Анализ приведенных толкований позволяет выявить следующие характерные признаки: 1. Смех с положительной оценкой – радость, веселье, улыбка. 2. Смех с отрицательной оценкой – насмешка, презрение, сарказм. Прежде всего смех связан с эмоциональной сферой человека. В зависимости от речевой ситуации смех может вызывать различные эмоциональные реакциии.  Посредством смеха происходит выражение отношения к действительности. По своей природе смех является двойственным, т. к. он стоит на грани «добра» и «зла», балансирует между доброй улыбкой и едким сарказмом. Если обратиться к словаряю эпитетов, то мы увидим обилие примеров с положительной и отрицательной оценкой смеха, например, беззлобный, беззаботный, безмятежный, беспечный, благодарный, веселый, добродушный, дружелюбный, задорный, заразительный, искренний, кокетливый, ласковый и т.д. и беспощадный, глупый, горький, дерзкий, дурацкий, ехидный, желчный, злорадный, льстивый,  надменный и т. д. Данные эпитеты подчеркивают, что концепт «смех» является как социальным явлением, так и индивидуальным проявлением русского языкового сознания и занимает отдельную нишу в языковой картине мира. Значимость данного концепта подчеркивает и наличие огромного количества фразеологизмов, пословиц, поговорок. Яркое отражение концепта «смех» мы наблюдаем  в оригинальных художественных текстах русских писателей, в экранизации юмористических произведений (например, «Двенадцать стульев»).

Как и в любом другом дискурсе, здесь имеются свои жанры, которые обусловлены ситуацией общения: сатира, гротеск, гипербола, ирония, сарказм, метафора, шутка, каламбур, анекдот и др. Выделение данных жанров достаточно условно, так как их границы размыты. Например, шутка может быть юмористической, сатирической или иронической и в тексте данный жанр является цельным, самостоятельным, который можно выделить, в отличие от юмора или сатиры, которыми может быть наполнен весь текст. Шутка является основой для анекдота, а анекдот в свою очередь не интересен сам по себе, он должен находиться в реальной ситуации общения соединяя в себе нереальное сообщение. Анекдот – это текст в тексте, а шутка в анекдоте  – это жанр  в жанре. Таким образом, подчеркивая нечеткие границы жанров юмористического дискурса мы можем выделить в качестве центрального жанра шутку и в качестве периферийных жанров – анекдот, сатиру, иронию и т.д. Вместе с тем система жанров является разветвленной и ее можно классифицировать следующим образом: по форме (устные и письменные) и последовательности появления (первичные и вторичные). К первичным жанрам можно отнести анекдот, фельетон, эпиграмму, а к вторичным велеризм, пародию, пустоговорку.

Юмор в лингвокультурологии отличается от других лексем, выражающих смешной смысл. У человека он вызывает смех и заставляет задумываться о подтексте, который он в себе содержит. Основой юмора является остроумие, так как не все комическое является смешным, а смех не всегда отражение комического. Между тем юмор феноменален, он может превращать несмешное в смешное, а смех – это физиологическая реакция человека и видимый результат юмористического дискурса в социуме.        Юмористический дискурс – это текст, который погружен в ситуацию смехового общения; его цель – снять напряженность и уйти от серьезности в процессе речевого взаимодействия, сократить дистанцию между коммуникантами, придерживатся определенной модели поведения, которая принята в данной лингвокультуре.

Юмор расценивается как защита от монотонности жизни, как средство повышения самооценки и уверенности в себе. По отношению к действительности человек смеющийся начинает оцениваться совсем по-другому. Его характеризуют следующие качества: самореализованность, интеллект, самостоятельность, коммуникабельность, энергичность,  находчивость и т.п. Такой человек воспринимается как «общественный интеллект».

В лингвистике юмор рассматривается сквозь призму культурологии, прагмалингвистики, семантики, концептуальности и дидактики [4]. Все эти направления взаимосвязаны. Юмор рассматривается в лингвокультурологии, как носитель культурных ценностей нации, он социально обусловлен и формировался в тесной с вязи с социальной коммуникацией. По данным некоторых исследователей доказано, что смех объединяет, создает контакт между людьми; смех приносит удовольствие в компании, а не наедине с собой, а в компании друзей приносит большее удовольствие, чем в компании незнакомых людей.

В отличие от спора шутки не требуют продолжения. Если шутка между рассказчиком и слушателем не удалась, то значит не произошло взаимопонимание. Оценка является важным моментом в кодировании и декодировании юмористической информации, это еще раз подчеркивает, что юмор социален и должен разделяться несколькими людьми.

Юмористический эффект общеупотребительных слов связан с многозначностью, языковой игрой, метафоризацией [4, с. 65]. Юмор усиливается благодаря дополнительной окраске, которую некоторые слова получают в юмористическом кругу, при смешении разных стилей, при неясности и путанице, которые появляются во время диалога героев.

Например, в юмористических рассказах А. П. Чехова встречаются одиночные и составные (развернутые) метафоры.

Длительность и интенсивность комического эффекта автор подчеркивает рядом образов, которые в совокупности наделяют метафору заметной эмоциональностью и наглядностью.

Например, в рассказе «Лошадиная фамилия» А. П. Чехов дает описательную характеристику акцизному Якову Васильевичу, используя различные изобразительно-выразительные средства в диалоге между двумя главными героями: Булдеева и его приказчика: Бывало, отвернется к окошку, пошепчет, поплюет, и как рукой! Сила ему такая дадена

– Где же он теперь?

А после того, как его из акцизных уволили, в Саратове у тещи живет. Теперь только зубами и кормитсяДо водки очень охотник, живет не с женой, а с немкой, ругатель, но, можно сказать, чудодейственный господин! [7, с. 116].

В данном отрывке мы наблюдаем различные выразительные средства: фразеологизм и как рукой в значении «боль проходит быстро», лексема ругатель, используемая в переносном метафорическом значении «любит ругаться, сквернословить», так как в прямом значении морфема —тель в данной лексеме характеризуется следующим признаком: «лицо, которое выполняет действие, названное производящим глаголом». Использование антонимических метафор: сила ему такая дадена и чудодейственный господин говорят о возвеличивании человека, а метафорические выражения до водки охотник, живет не с женой, а с немкой подчеркивают  низменные качества героя. Указанное противопоставление, смешение образов усиливает эмоциональный и юмористический накал. Ключевая метафора контекста зубами только и кормится говорит о его двусмысленности, отражает основной род деятельности описываемого героя, показывает его возвеличивание в глазах главных действующих лиц и в тоже время иронию автора над всем происходящим. Приказчик с одной стороны описывает акцизного как человека, наделенного чудодейственной силой, который может решить проблему генерал-майора, а с другой стороны – безработного, который ругается, пьет, как говорит о его деле генерал-майор Булдеев: «Шарлатанство!» [7, с. 116]. Последней репликой автор показывает истинное отношение к происходящему, тем не менее, у главного героя остается надежда на избавление от нестерпимой боли, но здесь происходит новый сюжетный поворот. Описанные метафоры обладают экспрессией.

Функция метафоры в текстах этого известного писателя довольно разнообразна: создание комического эффекта и других видов экспрессии, раскрытие новых окказиональных глубинных смыслов, формирование семантической двойственности [5, с. 170].

Юмор как важное средство коммуникации в русской лингвокультурологии имеет особое значение и является значимой частью современного дискурса. Он тесно связан с национальной культурой и языком. Без фоновых знаний тяжело понять особенности национального юмористического дискурса. Каждая культура имеет свою разновидность юмора и свои факторы развития культурного фона: географическое положение, исторические события, национальные традиции. Юмористический дискурс в национальной языковой картине мира представлен в пространном диапазоне и  концепт «смех» отражен широко и многогранно.

 

 

Библиографический список

 

  1. Маслова В. А. Лингвокультурология. М.: «Академия», 2001. 208 с.
  2. Словари и энциклопедии на Академике [Электронный ресурс]. URL: http://dic.academic.ru (дата обращения: 26.09.2016).
  3. Телия В. Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М., 1996.
  4. Фаткуллина Ф.Г. О классификации прецедентных единиц // Международной научно-практической конференции «Актуальные проблемы русской и сопоставительной филологии: теория и практика», 12-13 мая 2016. – Уфа; РИЦ БашГУ, 2016. – С. 61-66.
  5. Фефелова Г.Г. Языковые средства выражения комического в юмористическом дискурсе // Филилогические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2016. № 9 (63): в 3-х ч. Ч. 2. С. 170-173.
  6. Фефелова Г. Г. Концепт «смех» как культурная константа русской эмотивной лексики // Балтийский гуманитарный журнал. 2019. Т. 8. №1 (26). – С. 161-164.
  7. Чехов А.П. Юмористические рассказы. М.: Правда, 1982. 208 с.

 

Bibliographic list

  1. Maslova V. A. Linguoculturology, Moscow: Akademiya, 2001, 208 p.
  2. Dictionaries and encyclopedias on the Academic [Electronic resource]. URL: http://dic.academic.ru (accessed: 26.09.2016).
  3. Telia V. N. Russian phraseology. Semantic, pragmatic and linguoculturological aspects. Moscow, 1996.
  4. fatkullina F. G. on the classification of precedent units // International scientific and practical conference «Actual problems of Russian and comparative Philology: theory and practice», 12-13 may 2016. — Ufa; RITS Bashgu, 2016. — Pp. 61-66.
  5. Fefelova G. G. Language means of expressing the comic in humorous discourse / / Philological Sciences. Questions of theory and practice. Tambov: Gramota, 2016. no. 9 (63): in 3 CH. CH. 2. Pp. 170-173.
  6. Fefelova G. G. Concept «laughter» as a cultural constant of Russian emotive vocabulary / / Baltic humanitarian journal. 2019. Vol. 8. No. 1 (26). — Pp. 161-164.
  7. Chekhov A. P. Humorous stories. Moscow: Pravda, 1982. 208 p.

 

Информация об авторе:

Фефелова Галина Геннадьевна, кандидат педагогических наук, доцент кафедры русского языка и литературы

Fefelova Galina Gennadievna, candidate of pedagogical Sciences, associate Professor of the Department of Russian language and literature

Юмор как когнитивно-ресурсное замещающее поведение у психологов и медицинских работников

УДК 159.942.3:316.77:331.101.31

 

Стреленко А.А., Лавицкая Ю.А.

 Учреждение образования «Витебский государственный университет имени П.М. Машерова», город Витебск, Республика Беларусь

В статье представлены данные исследования проблемы использования юмора специалистами помогающих профессий, эмпирически выявлена взаимосвязь юмора и механизмов психологической защиты, раскрыто значение юмора в структуре замещающего поведения на примере медицинских работников и педагогов-психологов.

Цель научной работы: выявление взаимосвязей стилей юмора с механизмами психологической защиты у специалистов помогающих профессий.

Исходя из полученных данных, были определены взаимосвязи стилей юмора с механизмами психологической защиты у медицинских работников и педагогов-психологов.

Ключевые слова: юмор, замещающее поведение, механизмы психологической защиты, аффилиативный стиль юмора, самоподдерживающий стиль юмора, агрессивный стиль юмора, самоуничижительный стиль юмора.

 

Strelenko A.A., Lavitskaya Y.A.

 Educational Establishment “Vitebsk State P.M. Masherov University”, Vitebsk, Republic of Belarus

 HUMOR AS A COGNITIVE RESOURCE BEHAVIOR IN PSYCHOLOGISTS AND MEDICAL WORKERS

 The article presents data on the study of the problem of using humor by specialists in assisting professions, empirically identifies the relationship between humor and psychological defense mechanisms, reveals the meaning of humor in the structure of substitute behavior by the example of medical workers and psychologists.

The purpose of the scientific work: to identify the relationship of humor styles of specialists of helping professions with psychological defense mechanisms.

Based on the data obtained, it is possible to draw up a relationship between the humor styles of medical workers and educational psychologists with psychological defense mechanisms.

 Key words: humor, substitute behavior, psychological defense mechanisms, affiliate style of humor; self-sustaining style of humor; aggressive style of humor; self-deprecating style of humor.

 

Специфика деятельности специалистов помогающих профессий заключается в тесном контакте с людьми. Медицинские работники и педагоги-психологи, работая со своими пациентами часто подвержены стрессу и эмоциональному истощению. У специалистов этих специальностей нередко появляется замещающее поведение, как осмысленная стратегия воздействия, нацеленная на предотвращение опасности, препятствия, лучше адаптирующая человека к ситуации и помогающая изменить ее в соответствии с собственными планами, либо перенести, выдержать обстоятельства, поменять которые личность не способна [1].

Процесс замещения может происходить с помощью юмора. Когда профессионал смотрит на возникшие проблемы с позитивом и старается заменить неприятные моменты чем-то смешным, его эмоциональное состояние постепенно стабилизируется и отрицательные факторам, вызывающие выгорание замещаются их смешной интерпретацией. Особенность юмора как психологической защиты состоит в автоматическом преобразовании чувств. По мнению З. Фрейда, юмор может использоваться как защитный механизм [1].

Как известно, юмор – это способность личности выявлять, фиксировать и осмыслять комическое в окружающей действительности и эмоционально на него реагировать [3]. Зачастую в области психологии употребляется понятие чувство юмора. Чувство юмора в разных психологических теориях описывается по-разному, равно как: познавательные навыки; эстетический ответ; простые, повседневные действия; сопряженная с эмоциями черта характера (оптимизм); отношение к чему-либо; механизм защиты. Так, например, известный канадский психолог Р. Мартин выделил основные стили юмора. В частности, это такие стили, как: самоподдерживающий, агрессивный, аффилиативный и самоуничижительный стили юмора [2].

В широком значении «психологическая защита» применяется для обозначения любого действия, ликвидирующего психологическое неудобство. Спеша освободиться от малоприятных психологических состояний человек формирует около себя механизмы защиты; психическая (психологическая) защита «оберегает» область сознания от отрицательных волнений, которые травмируют личность. Механизмы психологической защиты — предпочтительно бессознательный способ поддержать уровень самооценки (психологически уберечь собственное «Я», а также неповторимость) [1].

Отечественные ученые (В.М. Банщиков, Ф.В. Бассин, В.М. Воловик, В.Д. Вид, Р.А. Зачепицкий, В.Е. Рожков, И.В. Тонконогий, В.А. Ташлыков и др.) подмечают, что психологическая защита является системой регуляторных элементов, которые ориентированы на предотвращение либо сведение к минимальному количеству отрицательных, переживаний, травмирующих личность, которые связаны с внутренними инцидентами, состояниями беспокойства, а также дискомфорта [1]. Как известно существует множество разновидностей защитных механизмов. В нашей статье нами будут рассмотрены основные 8 видов механизмов психологической защиты: отрицание, подавление, регрессия, компенсация, проекция, замещение, интеллектуализация, реактивное образование.

Исходя из теоретических данных, можно предположить взаимосвязь между стилями юмора и механизмами психологической защиты (каждый стиль юмора связан с одним или несколькими механизмами). Специалисты, часто использующие самоподдерживающий стиль юмора, предпочитают такой механизм защиты как интеллектуализация, а приверженцы агрессивного стиля, часто используют подавление, как психологическую защиту. Людям с самоуничижительным стилем юмора свойственна компенсация как защитный механизм, а при аффилиативном стиле юмора часто используется замещение. Связь стилей юмора с механизмами психологической защиты показа на рисунке 1.

Аффилиативный стиль юмора
Замещение
Самоподдерживающий стиль юмора
Интеллектуализация
Агрессивный стиль юмора
Подавление
Самоуничижительный стиль юмора
Компенсация

Рисунок 1 – Взаимосвязь стилей юмора и механизмов психологической защиты

 

Так, целью нашей работы является выявление взаимосвязей стилей юмора с механизмами психологической защиты у специалистов помогающих профессий (на примере педагогов-психологов и медицинских работников).

Материалы и методы. В исследовании принимали участие 60 специалистов помогающих профессий: 30 педагогов-психологов и 30 медицинских работников (фельдшера). Возраст испытуемых от 24 до 60 лет. Средний возраст выборки 36 лет.

В работе были использованы:

  1. Теоретические методы: анализ и синтез научной литературы.
  2. Эмпирические методы: измерение; сравнение; беседа с целью установления эмоционального контакта с группой; метод опроса:
  • «Опросник стилей юмора» (Р. Мартин) с целью выявления адаптивных и дезадаптивных стилей юмора;
  • методика «индекс жизненного стиля» (Р. Плутчик, Г. Келлерман, Х.Р. Конте) с целью определения различных механизмов психологической защиты.
    1. Методы анализа и обработки данных: описательная статистика; коэффициент ранговой корреляции К. Спирмена, который относится к непараметрическим методам и используется с целью статистического изучения связи между явлениями. С его помощью определяется фактическая степень параллелизма между двумя количественными рядами изучаемых признаков и дается оценка тесноты установленной связи с помощью количественно выраженного коэффициента.

Результаты и их обсуждения. Первым этапом нашего исследования было определение основных механизмов психологической защиты у специалистов помогающих профессий. С этой целью была использована методика «Индекс жизненного стиля». Полученные результаты представлены на рисунке 2.

 

Рисунок 2 ‒ Основные механизмы психологической защиты медицинских работников и педагогов-психологов

 

Так, отрицание чаще определяется у психологов (33%), чем у медицинских работников (20%). Если реальность для человека малоприятна, он отрицает наличие проблем либо стремится уменьшить значимость угрозы; то есть неосуществимые стремления, побуждения и планы, но кроме того факты и действия не признаются, отвергаются путём неосознанного отрицания их существования.

Проекция определяется в равной степени у медицинских работников (13%) и педагогов-психологов (13%). Механизм проекции выражается в том, что личные негативные качества, желания, отношения человек неосознанно присваивает иному лицу (проецирует на него), как правило, в преувеличенном виде.

Регрессия чаще встречается у психологов (37%), чем у медицинских работников (24%). Защитный механизм, когда человек неосознанно прибегает к наиболее ранним, менее зрелым и менее адекватным стандартам поведения, которые кажутся ему гарантирующими охрану и защищенность.

Замещение определяется в равной степени у медицинских работников (7%) и педагогов-психологов (7%). Проявляется переориентацией с проблемы, вызывающей тревогу и малоприятные ощущения на иную либо, реже, неполным, косвенным удовлетворении неприемлемого мотива каким-либо морально возможным методом.

Подавление чаще определяется у медицинских работников (13%), чем у психологов (3%). Исключение из сознания смысла травмирующего действия, а также сопряженных с ним чувств. Страх блокируется с помощью забывания реального катализатора, вызвавшего боязнь, а кроме того, всех предметов, фактов и факторов, ассоциативно объединенных с ним.

Интеллектуализация чаще определяется у медицинских работников (20%), чем у психологов (7%). Это своего рода стремление удалиться из эмоционально угрожающей ситуации путем отстраненного обсуждения ее в абстрактных, интеллектуализированных определениях.

Компенсация определяется у 3% медицинских работников, а у психологов вовсе не определяется. Умение человека избавляться от волнений по поводу личных недостатков (возможностей, познаний, умений и навыков) за счет формирования иных качеств.

Реактивное образование отсутствует как у педагогов-психологов, так и у медицинских работников. Психическая защита, содержащаяся в преобразовании отрицательного чувства в положительное или наоборот.

Таким образом, на первом месте у педагогов-психологов определяется регрессия (37%), затем отрицание (33%), на третьем месте – проекция (13%), на четвертом – замещение и интеллектуализация (7%), пятое место – подавление (3%), компенсация и реактивное образование, как защитные механизмы отсутствуют. У медицинских работников на первом месте определяется регрессия (24%), затем отрицание и интеллектуализация (20%), на третьем – подавление и проекция (13%), на четвертом месте – замещение (7%), реактивное образование, как механизм психологической защиты отсутствует. Проекция и замещение, как механизмы психологической защиты, встречаются в равной степени и у медицинских работников, и у педагогов-психологов. Отрицание и регрессия, в качестве защитных механизмов наиболее часто используются педагогами-психологами, а интеллектуализация больше характерна для медицинских работников.

На втором этапе нашего исследования были определены стили юмора специалистов помогающих профессий, для этого мы использовали «Опросник стилей юмора» Р. Мартина (Рисунок 3).

 

Рисунок 3 – Стили юмора медицинских работников и педагогов-психологов

 

Так, аффилиативный стиль юмора определяется в равной степени у медицинских работников (20%) и педагогов-психологов (20%). Данный вид связывается с экстраверсией, открытостью новому, оптимизмом, жизнерадостностью, с успешностью нахождения и поддержания межличностных отношений, удовлетворенностью качеством жизни, доминированием положительных эмоций и отличного настроения. Люди с таким типом юмора добры, жизнерадостны, могут найти забавное в обыденном также они владеют отличным настроением. Человек, прибегающий к аффилиативному стилю постоянно использует его с целью поддержки социальных связей и налаживанию взаимодействия с окружающими.

Самоподдерживающий стиль регистрируется у 40% медицинских работников и 50% психологов. Этот вид юмора относится к установке сохранять юмористический взгляд на жизнь, в том числе и в случае если другие не разделяют данный взгляд; оставаться веселым, радостным, придерживаться юмористической точки зрения на различные события. Такой вид юмора часто используется в том случае, если человек узнает о чем-то неприятном или оказывается в такой ситуации, которая выводит его из состояния равновесия.

Агрессивный стиль юмора определяется в равной степени у медицинских работников (23%) и педагогов-психологов (23%). Характеризуется строгостью, колкостью, склонностью использовать юмор с целью критики других или манипулирования ими, однако помимо этого применением унизительных (расистских либо сексистских) конфигураций юмора. Этот вид включает в себя язвительность, насмешку, подтрунивания. Люди, которые используют агрессивный образ юмора нередко не справляются с жаждой подшутить, в том числе и в случае, если шутка способна обидеть собеседника.

Самоуничижительный стиль юмора регистрируется у 17% медицинских работников и 7% психологов. Этот вид означает использование юмора против самого себя. Этот тип юмора рассматривается как желание притянуть к себе внимание и получить одобрение других за счет собственной репутации.

Соответственно, на первом месте у педагогов-психологов определяется самоподдерживающий стиль юмора (50%), затем отмечается агрессивный стиль (23%), на третьем месте – аффилиативный стиль (20%), на четвертом – самоуничижительный стиль юмора (7%). У медицинских работников на первом месте самоподдерживающий стиль юмора (40%), на втором месте – агрессивный стиль (23%), на третьем месте – аффилиативный стиль (20%), на четвертом – самоуничижительный стиль юмора (17%). Агрессивный и аффилиативный стили юмора в равной степени встречаются как у медицинских работников, так и у педагогов-психологов. А самоподдерживающий и самоуничижительные стили различаются между собой. Так у медицинских работников самоуничижительный стиль встречается чаще (17% ‒ медицинские работники и 7% ‒ педагоги-психологи), а у педагогов-психологов самоподдерживающий стиль юмора развит в большей степени (40% ‒ медицинские работники и 50% ‒ педагоги-психологи).

Кроме того, с целью статистического изучения связей между стилем юмора и механизмами психологической защиты нами был использован коэффициент ранговой корреляции К. Спирмена. Так, у медицинских работников, была выявлена взаимосвязь самоподдерживающего стиля юмора с замещением ( =0,410 при p≤0,01). Также была выявлена взаимосвязь агрессивного стиля юмора и подавления ( =0,366 при p≤0,01). Связь аффилиативного и самоуничижительного стилей юмора со всеми механизмами психологической защиты, а именно: отрицанием, подавлением, регрессией, компенсацией, проекцией, замещением, интеллектуализацией и реактивным образованием, не является статистически значимой.

У педагогов-психологов была выявлена связь самоподдерживающего стиля юмора с интеллектуализацией ( =0,515 при p≤0,01). Также была выявлена связь агрессивного стиля юмора и замещения ( =0,572 при p≤0,01), агрессивного стиля и проекции ( =0,435 при p≤0,01). Связь аффилиативного и самоуничижительного стилей юмора со всеми механизмами психологической защиты, а именно: отрицанием, подавлением, регрессией, компенсацией, проекцией, замещением, интеллектуализацией и реактивным образованием, не является статистически значимой.

Исходя из полученных данных, можно составить схемы взаимосвязи стилей юмора медицинских работников и педагогов-психологов с механизмами психологической защиты (Рисунок 4).

Рисунок 4 – Взаимосвязь стилей юмора с механизмами психологической защиты у медицинских работников и педагогов-психологов

 

Заключение. Исходя из теоретических данных нами была выдвинута гипотеза взаимосвязи стилей юмора и механизмов психологической защиты. Опираясь на описание стилей юмора, данные Р. Мартином, а также на положения об основных механизмах психологической защиты, нами была предположена взаимосвязь аффилиативного стиля юмора с замещением, самоподдерживающего стиля и интеллектуализации, агрессивного стиля с подавлением, а также самоуничижительного стиля юмора и компенсации (Рисунок 1). Ресурсы замещающего поведения понимаются как когнитивные возможности, средства переработки информации, индивидуальные особенности, как комплекс индивидуальных и средовых средств, ценностей, возможностей, которые существуют в возможном состоянии и которые человек способен сознательно применять, когда необходимо при совладании с трудной жизненной обстановкой.

На рисунке 4 показаны особенности взаимосвязи стилей юмора и механизмов психологической защиты у педагогов-психологов и медицинских работников. Из этой схемы следует, что сильная взаимосвязь прослеживается только с агрессивным и самоподдерживающим стилями юмора. Но в двух выборках для каждого стиля характерна взаимосвязь с разными защитными механизмами.

В ходе исследования была выявлена интересная особенность, так замещение в качестве механизма психологической защиты у медицинских работников связано с самоподдерживающим стилем юмора, а у педагогов-психологов с агрессивным стилем (Рисунок 4). Это может быть связано с особенностями профессиональной деятельности медицинских работников и психологов. Спецификой деятельности медицинских работников является то, что велика цена ошибки, которую может совершить врач. От правильности его работы зависит здоровье, а иногда и жизнь пациента. Деятельность психолога требует значительной эмоциональной вовлеченности, личной ответственности за последствия профессиональной деятельности, поскольку требует от психолога участия в принятии ответственных решений, связанных с безопасностью человека. Можно сделать вывод, что специфика каждой профессии оставляет отпечаток на работнике и в зависимости от вида деятельности специалисты помогающих профессий применяют разные стили юмора и механизмы психологической защиты.

Исходя из результатов проведенного исследования по выявлению взаимосвязей стилей юмора с механизмами психологической защиты у специалистов помогающих профессий, мы приходим к выводу о том, что в определении особенностей стилей юмора и защитных механизмов необходимо учитывать не только сам факт связи юмора и психологических защит, но и  специфику деятельности медицинских работников, педагогов-психологов, а также других специалистов помогающего профиля для определения смысла и значения юмора в их профессиональной деятельности.

Библиографический список

 

  1. Деларю, В.В. Защитные механизмы личности: Методические рекомендации / В.В. Деларю. – Волгоград: ВолгГАСА, 2004. – 48 с.
  2. Домбровская, И.С. Юмор в контексте психологической практики / И.С. Домбровская // Консультативная психология и психотерапия. – 2011. – № 1. – С. 95-108.
  3. Стреленко, А.А. Использование юмора в деятельности медицинских работников / А.А. Стреленко, М.М. Киселёва // Право. Экономика. Психология. – 2019. – №2 (14). – С. 91–96.

 

 

Bibliographic list

 

  1. Delarue, VV Protective mechanisms of personality: Methodological recommendations / V.V. Delar. ‒ Volgograd: VolgGASA, 2004. ‒ 48 p.
  2. Dombrovskaya, I.S. Humor in the context of psychological practice / I.S. Dombrowskaya // Advisory Psychology and Psychotherapy. ‒ 2011. ‒ No. 1. ‒ S. 95‒108.
  3. Strelenko, A.A. The use of humor in the activities of medical workers / A.A. Strelenko, M.M. Kiseleva // Law. Economy. Psychology. ‒ 2019. ‒ No. 2 (14). ‒ S. 91–96.

 

Авторы:

Стреленко Анна Анатольевна, доцент кафедры прикладной психологии Витебского государственного университета имени П.М. Машерова, кандидат психологических наук, доцент

Лавицкая Юлия Александровна, магистрант Витебского государственного университета имени П.М. Машерова

 

 

От чукчи до БАМовца: народы Сибири в советской карикатуре

УДК 741.5

Гринько И.А. 

 Управление музейно-туристского развития ГАУК «МОСГОРТУР» (Москва, Россия)

Шевцова А.А.

Кафедра культурологии Московского педагогического государственного университета (Москва, Россиия)

 

Статья посвящена анализу образов представителей народов Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока в советской карикатуре. Базируясь на иллюстрациях, опубликованных в журнале «Крокодил» – ведущем сатирическом издании СССР, авторы показывают, как карикатура использовалась в качестве инструмента национальной политики, и пытаются проследить механику этого процесса.

 

Ключевые слова: сатира, советская история, карикатура, визуализация, этнические визиотипы, национальная политика, журнал «Крокодил», народы Севера, Сибири и Дальнего Востока

 

Grinko I.A.

Department for Museum and Tourism Development (SAIC “MOSGORTUR”), Moscow, Russia

Shevtsova A.A.

Department of Сultural Studies Moscow State Pedagogical University (MSPU) , Moscow, Russia

  

From the Chukchi to the BAM-builders: People of Siberia in the Soviet cartoon

The article is devoted to the analysis of images of the peoples of Siberia and the Far East in the Soviet cartoon. Based on an illustrative series from the archive of the leading satirical publication of the USSR, Crocodile magazine, the authors show how cartoons were used as an instrument of national policy and try to uncover the mechanism of this process.

 

Key words: satire, Soviet history, cartoon, visualization, ethnic visiotypes, national politics, magazine «Crocodile», indigenous people of peoples of the North Siberia and the Far East

 

 «Сатира — своеобразное зеркало, в котором каждый, кто смотрит в него, видит любое лицо, кроме собственного» 

(Джонатан Свифт)

Тема визуализации этнического в последнее время становится все более популярной в мировой и российской этнологии [5; 8]. При этом последствия визуализации этноконфессиональной тематики выходят далеко за пределы академических дискуссий, что показала трагедия с журналом Charlie Hebdo 7 января 2015 года и карикатурный скандал в Дании [15].

В связи с этим обращение к данной теме сегодня выглядит особенно актуально, особенно на отечественном материале. Имеется множество исследований, посвященных истории карикатуры в целом [1; 21] и в истории России, в частности [2; 4; 9; 18], однако мы бы хотели рассмотреть аспект, который практически не освещался в научных изданиях. По этой причине объектом своего исследования мы выбрали визуальные этнические образы народов Советского Союза, а в качестве источника обратились к карикатурам журнала «Крокодил» в период с 1950-е по 1980-е гг.

Одно из ведущих советских СМИ с тиражом, достигавшим 6,5 млн экземпляров, «Крокодил» успешно способствовал формированию у советских граждан этнических стереотипов, многие их которых существуют до сих пор. При этом, нельзя забывать, что, начиная с 1933 года, когда по решению Политбюро журнал был передан газете «Правда», он и по сути, и по содержанию являлся не столько сатирическим, сколько идеологическим и пропагандистским изданием всесоюзного масштаба [7].

Главный редактор «Крокодила» уже в 2000-е гг. Сергей Мостовщиков довольно точно описал стилистику и целевую аудиторию издания: «Выжил только «Крокодил». Во-первых, потому, что крокодил; во-вторых, потому, что шутка для рабочего класса. «Крокодил» выходит от имени работяг, беспредельщиков таких бесстрашных, потом – и от имени закомплексованных, злых и обиженных…» [17].

По меткому выражению писателя Дмитрия Петрова, «журнал «Крокодил» во всей его истории — это гибридное издание, это сочетание народности с антинародностью» [Там же]. Таким образом, на его страницах мы можем видеть, и как идеология формировала этнические образы, и как она же в этих карикатурах следовала массовым стереотипам.

В любом иллюстрированном издании ключевым элементом является изображение, а если человек, взявший в руки журнал, умеет читать, то первым делом он прочет подпись под рисунком. Своим обаянием и успехом у читателей «Крокодил», несомненно, обязан тому, что в нем работали лучшие иллюстраторы и карикатуристы своего времени: Кукрыниксы, Борис Ефимов [11], Виктор Чижиков, Генрих Вальк и множество других мгновенно узнаваемых мастеров. К сожалению, анализ их работы выходит за рамки данного исследования.

Поскольку далеко не всегда анализ этнических образов имеет достаточно объемную источниковую базу, мы исследовали 729 номеров журнала, изданных с 1950-ого по 1991 год. В них мы проанализировали 18 954 графических изображения (иллюстрации, карикатуры). Здесь необходимо сказать, что иллюстративный ряд в «Крокодиле» не исчерпывался сатирической карикатурой. Как правило, в каждом номере присутствовали совершенно разные жанры иллюстрации: изошутки, изорепортажи, иллюстрации к фельетонам и очеркам, шаржи, виньетки, плакаты, комиксы. Варьировал и эмоциональный градус: от мягкого покровительственного юмора до жёсткой сатиры.

Сразу необходимо отметить, что, несмотря на традиционную популярность юмористических сюжетов, основанных на этнической тематике [14], процент этнических карикатур в «Крокодиле» был невелик и в среднем не превышал 2–2,5% от общего числа иллюстраций (1950 – 3,6%; 1960-е – 2,1%, 1980-е – 2,3%; 1980-е – 1,3%). Эта диспропорция уже была замечена при исследовании текстов в официальных юмористических журналах [10]. Отчасти это можно объяснить тем, что все национальные республики имели свои юмористические журналы, аналогичные «Крокодилу» по функциям и стилистике: «Возни» («Ёжик») в Армянской ССР (1954), «Вожык» («Ёж») в Белорусской ССР  (1941), «Кипэруш» («Перчик») в Молдавской ССР (1958), «Кирпи» («Ёж») в Азербайджанской ССР (1952), «Муштум» («Кулак») в Узбекской ССР (1923), «Нианги» («Крокодил») в Грузинской ССР (1925), «Ара» («Шмель») в Казахской ССР (1956), «Šluota» («Метла») в Литовской ССР, «Dadzis» («Репейник») в Латвийской ССР (1957), «Pikker» («Громовержец») в Эстонской ССР (1943), «Перець» («Перец») в Украинской ССР (1927), «Токмак» («Колотушка») в Туркменской ССР (1925), «Хорпуштак» («Ёж») в Таджикской ССР (1926), «Чалкан» («Крапива») в Киргизской ССР (1955).

Даже некоторые автономные республики получили своего рода сатирически-пропагандисткую франшизу: аналоги выходили в шести автономных республиках РСФСР: «Чушканзi» («Оса») в Коми АССР, «Чаян» («Скорпион») в Татарской АССР, «Капкӑн» в Чувашской АССР, «Пачемыш» («Оса») в Марийской АССР, «Хэнэк» («Вилы») в Башкирской АССР, «Шекыч» («Шершень») в Удмуртской АССР. Достаточно большой процент этнических карикатур на страницах «Крокодила» экспортировался из этих национальных изданий.

Всего в подобной этнокарикатуре были отражены 28 этносов, этнических и этнорегиональных групп, хотя очевидно, что в большинстве случаев визуальный образ или визиотип имел легко узнаваемый обобщенный характер (Северный Кавказ, Средняя Азия, Дальний Восток), однако даже с учетом этого фактора разница между количеством представленных в Крокодиле этносов и их официальным числом будет практически порядковой!

Некоторые крупные этносы вообще ни разу не попали на страницы «Крокодила». Например, немцы, входившие в десятку самых крупных этносов РСФСР, полностью игнорировались художниками-сатириками и «темачами»-редакторами. Аналогичная ситуация сложилась и с евреями, которые если и возникали, то исключительно в образах израильских сионистов, причем эта тема по понятным причинам была очень популярна.

Примерно такая же картина была и с половиной титульных национальностей федеративных республик. Молдаване в общей сложности отмечены в указанном массиве семь раз, эстонцы и литовцы – по пять, латыши – десять. При этом иногда количество визуальных упоминаний в большей степени зависело от личностного фактора. Так, половина карикатур с молдавской тематикой опубликована в конце 1980-х годов, когда начал работать молодой молдавский иллюстратор Владимир Курту, активно использовавший близкие ему национальные образы.

При этом в целом национальные «квоты» были выдержаны довольно верно. В тройке лидеров по визуальным упоминаниям находятся русские (102), народы Северного Кавказа и Закавказья (96), и среднеазиатские этносы (88). Естественно, авторы не могли пройти мимо «культурно-исторической общности «советский народ», собирательный образ которой присутствует на 43 изображениях.

При этом, по меткому выражению Юрия Слёзкина, «Охотники и собиратели «северных окраин… в большинстве версий российского прошлого оставались невидимыми» [16, с. 15]. Крайне мало изображений коренных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока и в советской карикатуре.

В целом, статистика появления различных этнических образов очень сильно менялась в зависимости от этнополитического контекста, однако при этом стабильно оставались «белые пятна», то есть этносы, игнорировавшиеся художниками-карикатуристами. При этом в большинстве случаев при создании карикатур использовались базовые этнокультурные стереотипы.

Для систематизации данных нами были взяты десятилетние циклы, которые при всей своей хронологической условности показались вполне пригодными для анализа.

 

1950-е: «Сказание о земле Сибирской»

Утвердившийся в конце 1940-х в официальном дискурсе «приоритет русского» четко прослеживается и в образах «Крокодила». Русские изображаются «первыми среди равных» (30/52 – здесь и далее ссылка на иллюстрацию идет в формате №/год издания), чаще всего в центре (30/57) или на переднем плане композиции среди «республик-сестер» («за столом никто у нас не лишний» (04/57).

Подчеркивается созидательная и культуртрегерская функция русских: они побеждают силы природы, оборачивают вспять реки, строят Главный Туркменский канал (13/51), канал «Волга-Дон» (16/52), сеют саксаулы с самолетов в пустыне (07/52). Русский обозначен как «Первый из равных» (30/52) в развороте «Союз нерушимых» Г. Валька и В. Добровольского.

При этом в определенной степени присутствует и образ колониста/колонизатора, поскольку именно русские покоряют целину (04/56), осваивают Сибирь (21/55; 16/56) и т.д. Характерно, что и образ «патрона» Сибири Ермака, и образы его последователей также выведены в славяно-русском стиле (обложка номера 17/56 «Привет, молодым покорителям Сибири») – это крепкие, плакатные голубоглазые и русоволосые мужчины и женщины. В 1956-м с мягким юмором в рисунке В. Горяева «Попутчики» изображены молодой интеллигентный инженер, едущий в Сибирь, и его коллега, отправляющийся в Донбасс.

По сути, это визуальная риторика вдохновлена образами героических советских кинолент, таких, как фильмы режиссера Ивана Пырьева «Сказание о земле Сибирской» (1948) или «Испытание верности» (1954), герои которых уезжают в Сибирь и на Чукотку проектировать комбинаты и строить дороги, а их возлюбленные по-декабристски следуют за ними.

Алтайский каравай урожая 1954 года пополняет ряды «рижского», «минского», «украинского», «московского» хлебов, еще через два года алтайский зерновой урожай появляется на обложке октябрьского номера вместе с украинским, казахстанским, чкаловским и башкирским.

«Невидимость» Севера, Сибири и Дальнего Востока в официальной карикатуре определяется еще и тем, что значительный процент населения «сибиряков поневоле» составляли заключенные ГУЛАГа и ссыльные поселенцы. Их силами «за годы войны приполярные шахты ГУЛАГа выросли по значению и размерам; дорожная сеть на Колыме увеличилась в десять раз, а Норильск превратился в крупный центр добычи никеля. <…> к концу 1960-х традиционные охотничьи угодья и оленьи пастбища Дальнего Севера превратились в важнейший источник советских фосфатов, никеля, золото, олова, слюды, вольфрама и леса. Тем временем Северо-Западная Сибирь стала крупнейшим нефте- и газодобывающим регионом СССР и центром новой общегосударственной стратегии развития» [16, с. 382].

Показательно, что сами коренные малочисленные народы Севера (а не румяные русые колонизаторы) входят в визуальную повестку (07/58; 01/59) после выхода постановления ЦК КПСС и Совмина СССР от 16 марта 1957 г. «О мерах по дальнейшему развитию экономики и культуры народностей Севера», обязывавшее «вовлекать коренные народы в реализацию крупных промышленных и сельскохозяйственных проектов – по большей части с помощью системы льгот при найме на работу и продвижения по службе, но также через интенсификацию традиционного оленеводческого, охотничьего и рыболовного хозяйства» [16, с. 383].

В процентном отношении, именно 1950-е годы стали самыми плодотворными для этнической тематики – в среднем 3,6% от общего количества иллюстраций «Крокодила» этого десятилетия были так или иначе этнически окрашенными, в дальнейшем их количество будет только уменьшаться.

 

1960-е: «А олени лучше!»

Колониальная парадигма отображения этносов, характерная для представителей среднеазиатских республик, с их ярко выраженной экзотичностью, проявлялась еще и в попытке обозначить обширные территории к востоку от Уральского хребта через расовый тип – все без исключения коренные народы Сибири и Дальнего Востока изображаются одинаковыми условными монголоидами.

Появившиеся на страницах «Крокодила» образы народов Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока выглядели всегда позитивно, но абсолютно условно и одинаково – от чукчей до нанайцев («Симпозиум оленеводов» 20/69, 16/60, 04/63, 06/64).

При этом несмотря на огромный пласт анекдотов, связанных с чукчами, они не нашли прямого отражения в карикатуре. Его косвенным отражением стало именно такой обобщенный стереотипный – наивного и простодушного «туземца». Лыжи, олени, нарты, ездовые собачки, меховая малица или кухлянка с капюшоном, реже шаманский бубен, меховые унты и заснеженная тундра в качестве антуража, легкое недоумение или безмятежная улыбка на лице – вот его стандартный визиотип, закрепленный кинофильмом «Начальник Чукотки» (1966, реж. В. Мельников).

Например, в многофигурной композиции И. Семенова «Великое переселение народов» (22/64), сообщающей зрителю, что «За последние десять лет в Советском Союзе переехали в новые дома или улучшили свои жилищные условия сто восемь миллионов человек», среди множества разноэтничных новоселов только чукотское семейство воспользовалось для переезда (и перевоза холодильника «Север»!) гужевым транспортом – оленьей упряжкой.

На «Симпозиуме оленеводов» на Черном море (20/69) преобладают довольные славянские типажи и утомленные солнцем олени, а покоритель Сибири в образе Ермака внезапно обнаруживает отсутствие свободных мест в провинциальной сибирской гостинице (15/63).

То, что на иллюстрации к материалу спецкора из Амурска Р. Киреева «Город, которому десять лет» (29/68), изображен нанаец, становится понятным именно из текста, но не из самой иллюстрации. На ней – стандартный «представитель коренных малочисленных народов Севера» в меховой кухлянке и с топором (в тексте речь идет о строительстве целлюлозно-бумажного комбината).

Ирония над обложкой «Алитет уходит в горы» (20/60), наоборот, была довольно тонкой, а условный абстрактный «чукча» с оленями и в кухлянке – очевидный этномем, служит скорее для географической привязки и обозначения условного нигде (19/69), края земли, чем для чего-то еще.

 

1970-е: «Увезу тебя я в тундру»

В отображении национальной темы «Крокодила» в 1970-е годы произошли довольно существенные изменения, однако общие тренды сохранились. Лидирует «русская» тема (52 упоминания), на второе место вышла Средняя Азия (49), за ней следуют народы Кавказа (42), замыкают тройку лидеров коренные и малочисленные народы Сибири и Дальнего Востока (13).

По сравнению с 1960-ми, можно говорить об усилении коллективного образа советского народа на фоне его достижений (35/72). Множество сюжетов связано со строительством Байкало-Амурской магистрали (06/77), КАМАЗа («какая смесь одежд и лиц!», 10/72), строителями ГЭС (15/72), туннелей в горах по всему Союзу и прочими «покорителями слепых сил природы» (30/72).

С другой стороны, в отдельных случаях этнический колорит был необходим, для оживления стандартных официальных отчетов с комсомольских строек, в результате чего получались довольно живые образы.

Подзаголовками двух разделов этого доклада стали строки из песен Кола Бельды, популярного советского эстрадного певца, заслуженного артиста РСФСР. Несмотря на то, что Николай Иванович Бельды был нанайцем, его лирическими героями становились якуты, чукчи, ненцы и т.д. Выступая в стилизованных «северных» нарядах от имени этого условного «северного туземца» и позиционируя «на эстраде именно тот образ, который имел отношение не к этнографической, а к вполне воображаемой — «фольклорной» — действительности Советского Союза» [3], Кола Бельды закреплял одновременно и иконографический образ, и даже эмфатический – характерным словечком «однако». Его хит «Увезу тебя я в тундру» стал «Песней года» в 1972 г., и уже в 1973 г. крокодилец Б. Савков откликнулся едкой одноименной карикатурой (12/73), на которой человек с кавказским фенотипом срезает цветы на продажу. Это одновременно являлось отражением того факта, что миграция из республик Кавказа, особенно из Азербайджана в Сибирь была довольно заметной, что было в первую очередь связано с разработкой нефтегазовых месторождений. Дружеский шарж на самого Кола Бельды, разумеется, с оленями, в журнале появляется только в 1989 г.; двумя годами раньше был опубликован шарж на чукотского писателя Юрия Рытхэу.

Поскольку тема Кавказа и Средней Азии в значительной степени исчерпалась, в 1970-е происходит всплеск интереса к Крайнему Северу, Сибири и Дальнему Востоку. Это связано с общим повышением интереса к этой тематике в науке и культуре (Слёзкин, 2008). Характерно, что в отличие от двух названных выше этнорегиональных групп, изображение коренных и малочисленных народов Севера все время было подчеркнуто позитивным. Условный представитель народов Севера в расшитой кухлянке впервые появляется на обложке №35 за 1972 год – номер посвящен 50-летию СССР – среди прочих братьев-народов: «За столом никто у нас не лишний!» (всего за столом 24 гостя). Подчеркивается общность советской культуры – «единой по форме, национальной по содержанию», при сохранении этнического колорита.

Регулярно публикуются обширные изорепортажи, в которых этническая специфика уживается с социалистическим прогрессом: о Ямале (30/70) – школьников собирают вертолетами со стойбищ в интернаты, техники-вертолетчики, северные собаки, розыгрыш журналистов – сено для мамонтов), о Чукотке (01/70) – чукотская роза, «Крокодил» в кухлянке едет на нартах с собаками, чукча-китобой – «Бить или не бить?», с Чуйского тракта (32/77) – в гостях у алтайцев, современная перекочевка, молодежные посиделки, дружеские шаржи на алтайских деятелей культуры.

Весь редкий негатив был связан исключительно с внешним влиянием и экологическими проблемами северных регионов: залежи в чукотской тундре железных бочек из-под горюче-смазочных материалов (01/70), отношение к пространству как к чужому, толкач, добывающий нужные детали или топливо за изделия косторезов Уэлена. В исполнении И. Семенова «дары Сибири» в качестве взяток – кедровые орехи и омулевая икра, современный ясак – пушнина попадают даже на обложку № 2 за 1971 г.

В этом же году полярники надевают меховые малицы (02/71), иллюстрируется строительство завода в тяжелых субарктических условиях. В картине комплексного освоения Севера (30/72) местному населению вновь отведена роль экзотизмов, подчеркивающих место действия – чум, олени, отороченные мехом кухлянки, торбаса; на карте СССР работы В. Добровольского «Дружная весна» (10/70) на заднем плане едва различимы крошечные безликие фигурки, марширующие под знаменем на субботник вместе с оленями. По сути, подобная трактовка, вернула визуализацию этнического, по крайней мере, на массовом уровне, на состояние освоения географии до XVIII века – люди стали «локальным культурным типом» [5], придатком абстрактных территорий, экзотическим этническим стаффажем.

«БАМовцы» 1970-х практически копируют идеальных плакатных комсомольцев 1950-х («С корабля на БАМ», 06/1977; 30/77).

Тиражируемый «крокодилом» образ Севера и Сибири как чего-то бесконечно далекого («За тридевять земель», 07/75; 20/88; 32/90) закреплен и жив до сих пор в разговорной речи: выражение «добираться на оленях» означает долгую и сложную дорогу, транспортную недоступность. Изредка карикатуристы острили о перверсиях советской системы снабжения северных территорий (28/52; 03/67; 36/74). В конце 1980-х гг. к негативным явлениям, отображенных в карикатуре, добавились алкоголизм и дефицит оленины.

В дискурсе советской карикатуры Сибирь зачастую воспринималась и отображалась как отдаленное пространство, практически неподверженное влиянию человека, и образы местных народов лишь должны были символически его обозначить. Одновременно это было пространство перманентно колонизируемое и завоевываемое. Не случайно, в карикатурах регулярно возникает образ Ермака и военная лексика («Штурм «Зимних дворцов», 30/77). Сибиряки в Советской карикатуре (35/72) – это славяне, реализующие стройки социализма, а вовсе не местные жители.

Вся этнокультурная карта Сибири и Дальнего Востока в советском визуальном дискурсе, по сути, свелась к одному образу, который в публичном пространстве обозначал нанаец Кола Бельды. Абсолютно идентичный набор атрибутов (олени, собаки, сани, парки) лишь иногда разбавляемый реальными образами, например, охотника на морского зверя.

В отличие, от этнических образов Кавказа и Средней Азии, которые имели довольно важный функционал в идеологической работе, роль народов Сибири была куда скромнее. Народы Севера, Сибири и Дальнего Востока (внешне визуально неразличимые) в советском визуальном дискурсе, продолжали оставаться экзотическими дикими туземцами на низшей ступени этнической иерархии, не включенными в поступательный процесс социалистического строительства – «с отдельным прошлым и отдельным настоящим» [20].

Подводя итоги анализа визуального отражения этнического в советской карикатуре, в первую очередь следует признать, что данный источник представляет значительную ценность для понимания этнокультурной ситуации в СССР. До конца XX века в советской карикатуре практиковалась, по сути, колониальная схема визуализации этносов, где ключевую роль играл «ласковый расизм» – мягкое, но постоянно подчеркивание морфологических особенностей жителей отдельных регионов с фиксированным фольклорно-мифологическим репертуаром и выстраивание четкой иерархии, где первенство отдавалось русскому этносу.

 

Литература:

  1. Артемова Е.А. Карикатура как жанр политического дискурса: дис. … канд. филол. наук: 10.02.19. Волгоград, 2002. 237 с.
  2. Березовая Л.Г. «Знай из роду в род каков русский народ»: карикатура двенадцатого года // Родина. 2012. № 6. С. 100–103.
  3. Богданов К.А. Чудак, чувак и чукча. Историко-филологический комментарий к одному анекдоту // Русский политический фольклор: исследования и публикации / Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом) РАН, Центр теорет.-литер. и междисциплинар. исслед. М.: Новое издательство, 2013. URL: https://culture.wikireading.ru/27517 (дата обращения 07.11.2019)
  4. Брукс Д. Лев и медведь: юмор в войне и мире /Джефри Брукс // Новое литературное обозрение. 2011. № 109. C. 151–171.
  5. Вишленкова Е.А. Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому». М.: Новое литературное обозрение, 2011. 384 с.
  6. Голубев А.В. «Европы мрачен горизонт»: образ Запада в советской карикатуре 1920-х годов // Преподавание истории в школе. 2008. № 1. С. 27–33.
  7. Гринько И.А., Шевцова А.А. Иконография национального вопроса в журнале «Крокодил» (1960–1970-е гг.) // Вестник БИСТ (Башкирского института социальных технологий). Серия «Регионалистика и этнополитика». 2017. № 3 (36). С. 52–63.
  8. Гусейнов Г.Ч. Карта нашей Родины: идеологема между словом и телом. М.: ОГИ, 2005. 216 с.
  9. Евангулова О.С. Карикатура и отношение к ней в России в эпоху Екатерины II // Вестник Московского университета. Сер. 8, История. 2004. № 6. С. 42–53.
  10. Еремеева Е.А. Изучение советского юмористического дискурса с помощью технологий баз данных: на материалах журнала «Перец» и советских политических анекдотов // Историческая информатика. 2013. № 4. С. 14–23.
  11. Ефимов Б.Е. Основы понимания карикатуры. М.: Изд-во Акад. художеств СССР, 1961. 71 с.
  12. История глазами Крокодила. ХХ век. Люди, События, Слова. 12 т. Под ред. Мостовщиков С., Яблоков А. М., 2014.
  13. Кротков А.П. Карикатура. Непридуманная история. М.,2015.
  14. Мельниченко М.А. Советский анекдот (Указатель сюжетов). М.: Новое литературное обозрение, 2014. 1104 с.
  15. Росе Ф. Дело о «карикатурах на пророка Мухаммеда». СПб.: БХВ-Петербург, 2012. 512 с.
  16. Слёзкин Ю. Арктические зеркала. Россия и малые народы Севера. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 512 с.
  17. Старая злоба и свежая падаль // Радио Свобода. Метод доступа: http://www.svoboda.org/a/27414439.html (дата обращения 20.09.2019)
  18. Стернин Т.Ю. Очерки русской сатирической графики. М., Искусство, 1964. 335 с.
  19. Стыкалин С., Кременская И. Советская сатирическая печать 1917–1963 гг. М.: Госполитиздат, 1963. 484 с.
  20. Between heaven and hell: the rnyth of Siberia in Russian culture / edited by Galya Dirnent and Yuri Slezkine. Palgrave Macmillan, 1993. 282 p.
  21. Navasky V.S. The Art of Controversy: Political Cartoons and Their Enduring Power. NY, 2013.

 

Сведения об авторах:

Гринько Иван Александрович, кандидат исторических наук, начальник Управления музейно-туристского развития ГАУК «МОСГОРТУР» (Москва, Россиия)

Шевцова Анна Александровна, доктор исторических наук, профессор кафедры культурологии Московского педагогического государственного университета (Москва, Россиия)

 

Ivan A. Grinko, PhD in History, Head of the Department for Museum and Tourism Development (SAIC “MOSGORTUR”), Moscow, Russia

Anna Shevtsova, Doctor of History, Professor at the Department of Сultural Studies Moscow State Pedagogical University (MSPU), Moscow, Russia

 

Психологическая ценность юмора и сатиры как средств обучения и воспитания личности

УДК 159.9:7.049.2:37

А.В. Атемасов

Московский государственный университет дизайна и технологии,

Россия, г. Москва

 

Аннотация. В статье раскрывается значение и высокая ценность применения юмора и сатиры в качестве средств психологического воздействия на личность человека в ходе обучения и особенно воспитания. Предлагается определение предмета психологии комического. Приводятся различия между юмором и сатирой, направлениями и эффективностью их воздействия. Обосновываются приемлемость и целесообразность их применения к представителям разного склада личности. Показана действенность применения видеоматериалов в обучении, приводятся конкретные примеры возможностей применения видеоматериалов юмористического и сатирического характера в целях воспитания и коррекции личности.

Ключевые слова: юмор, сатира, обучение, воспитание, психология, личность, видеоматериалы, технические средства обучения и воспитания.

 

«Чувство юмора – мерило ума»

Английская пословица

 

Потребность людей в средствах оптимизации жизни и деятельности естественна и заслуживает всяческого одобрения: она возвышает и одухотворяет отношение к трудностям, стимулирует и облегчает их преодоление.

В литературе сообщается, что существует специальная наука о смехе – гелотология (от греч. «гелос» — смех). Все большую популярность в мире завоевывает и смехотерапия – специальный метод оздоравливающего воздействия на людей. В Индии, например, существует более 150 клубов смеха. А в некоторых больницах США есть специальные комнаты юмора и смеха. В них ежедневно в течение нескольких часов больным демонстрируют видеокассеты с концертами известных юмористов и показывают классические комедии.       В результате порой происходит перелом хода даже, казалось бы, безнадежной болезни. Поэтому, начиная с 1996 г., в Базеле ежегодно проходит международный конгресс гелотологов, на котором врачи рассказывают об исследованиях в области смехотерапии, о воздействии смеха на организм и эффективности лечения различных заболеваний [4].

Думается, что позитивный перелом, подобный упомянутому в лечении болезней, вполне возможен и в сфере обучения и воспитания. И тогда для педагогов появятся возможности проведения своих международных гелотологических конгрессов, способствующих преодолению затянувшегося кризиса системы образования, происходящего в той или иной мере едва ли не во всех странах мира. Не желающим признавать наличие этого кризиса полезно учесть, что иначе не возникло бы многих экологических проблем, особенно в области экологии личности [1].

Уже давно в научный оборот введен термин «комическое». Это широкое понятие, означающее смешное, забавное или критическое видение действительности. Психология комического в настоящее время находится в самом начале своего становления, четко не выделен даже ее предмет. Однако факты в этой области знаний уже накапливаются, и они требуют обобщений (что выходит за пределы этой короткой статьи).

Предмет психологии комического представляется возможным сформулировать по аналогии с предметом общей психологии. Это – наука о фактах, закономерностях и механизмах психологического воздействия на человека и общество разных видов комического, а в педагогическом отношении – еще и оптимизирующего их воздействия на личность учащегося в ходе обучения и воспитания. Умное и целесообразное применение комического призвано значительно повысить эффективность воспитания и оптимизировать учебный процесс – особенно в ходе преподавания трудных предметов. Как видим, роль применения комического в обучении и воспитании огромна.

Выделяют разные виды комического [4], среди которых юмор и сатира рассматриваются как основные. Под юмором обычно понимают умение разглядеть смешное. Для этого необходимы наблюдательность, наличие чувства прекрасного, определенный уровень интеллектуального развития личности и творческие способности ума. Юмор предполагает снисходительно-насмешливое отношение к чему-либо [2, с. 915], добродушное, беззлобное вышучивание [3, с. 596], его основная цель – насмешить. Сатира же – это средство острого и беспощадного обличения, осмеяния пороков и недостатков: глупости, наглости, воровства и прочих. Ее цель – высмеять, а не только насмешить, притом она носит характер бичующего осмеяния [2, с. 697; 3, с. 444]. В отличие от юмора сатира обладает большей действенностью, поскольку призвана вызвать чувство стыда. Стимулирующее воздействие здесь оказывает боязнь выглядеть смешным в глазах окружающих. В этом – сила сатиры, и поэтому она признается мощным средством борьбы с недостатками в человеке, обществе и государстве.

Выделяют разные функции юмора [4], делаются попытки выделить его педагогические функции [6]. Однако при выполнении этой задачи представляется важным последовательное расположение этих функций: подобно тому, как в медицине сначала важно установить диагноз болезни, а потом лечить человека, в педагогике перед тем, как приступать к обучению и воспитанию человека, необходимо узнать его во всех отношениях, о чем писал еще К.Д. Ушинский [5]. Поэтому диагностическая функция юмора имеет первостепенное значение – иначе непонятно, какую личность мы пытаемся мотивировать.

Обучение и особенно воспитание нуждаются в оптимизации давно и остро. Нередко встречающиеся в педагогической практике нотации, упреки и ругань учителей едва ли не в большинстве случаев не только не воспринимаются учениками как нечто доброе и окрыляющее, но наоборот, часто приводят к формированию у них фрустрации. Они вызывают не положительные, а отрицательные эмоции, не способствующие ни пониманию учебного материала, ни усвоению воспитательных воздействий. В результате очень многие школьники до сих пор не испытывают должного интереса к учебе.

В случае же применения оптимизирующих средств учащиеся лучше чувствуют перспективу овладения учебным предметом, у них возникает ощущение способности к преодолению сложностей его понимания, а интерес к учебе не пропадает, а наоборот, развивается. Объясняется это обучающей функцией комического: знания, переданные в шуточной форме, повышают внимание и усваиваются более продуктивно. На одном из лондонских машиностроительных заводов в обучение технике безопасности было введено интересное новшество: вместо обычного повествования о требующих соблюдения правилах стали создавать кинокомедии на сугубо технические темы и показывать их рабочим. В результате знание этих правил значительно улучшилось [4].

Однако решение проблемы оптимизации учебно-воспитательного процесса упирается в нерешенность более общих проблем. Среди них едва ли не изначально важная – отсутствие в учебных планах педвузов спецкурса о путях и средствах оптимизации обучения и воспитания.

Успешность применения юмора и сатиры при обучении, воспитании да и просто в общении во многом зависит от уровня их развития у применяющего и приемлемости каждого из них в разных случаях. Это важно осознавать педагогам, родителям и любому другому человеку.

Ценен не любой юмор. Поэтому высказываются требования к его использованию в целях воспитания [6]. Так, если человек высказал нечто, с его точки зрения, смешное, и тут же смеется только он один, окружающие, как правило, начинают смеяться не над сказанным им, а над ним самим. У людей с достаточно развитым умом примитивный юмор вызывает отторжение и насмешку – в явной или скрытой из-за конформистских установок форме. Вдобавок, здесь проявляется диагностирующая функция комического: по тому, над чем и как смеется человек, можно определить, насколько он воспитан и образован (имеется в виду не наличие диплома, а реальная образованность его обладателя), каково истинное развитие его личности и ума. Неспроста говорят: «Расскажите Ваш любимый анекдот, и я скажу, кто Вы».

Ценна и не любая сатира. Если она чрезмерно едкая и/или направлена не на добро, а на зло – например, не на улучшение человека, не на преодоление у него определенных негативных качеств, а лишь на его оскорбление и унижение, такая сатира заведомо лишена надежд на улучшение адресата. Сатира (и любая иная форма критики), как и юмор, должна носить доброжелательный характер – только при таком условии она может оказаться эффективной по отношению к адресату и приобрести одобрение в обществе. В сатире, как и в юморе, важно определение конкретного объекта (направления) воздействия: что именно мы хотим сформировать, развить или изменить в человеке.

Важен и выбор предпочтения – юмора или сатиры – как средства воспитания в том или ином конкретном случае. Юмор мягче, но он не всегда оказывает должное воздействие и приводит к нужным результатам. Сатира жестче, эффективнее, но и опаснее: человек, узнав в себе критикуемое качество, может обидеться, «уйти в себя» или отреагировать гневом вместо возникновения намерений улучшить себя.

Отсюда – необходимость предварительного определения типа личности человека, которого мы пытаемся воспитывать. Легче всего работать с теми экстравертами, которые обладают преимущественными чертами сангвиника, но при этом достаточно самокритичны. Последнее следует особенно подчеркнуть: юмор поистине высоко эффективен только при достаточной сформированности у человека рефлексии. Однако если перед нами человек, хоть и открытый, жизнерадостный, не обидчивый, но не обладающий достаточно сформированной рефлексией и самокритичностью, способностью «узнавать себя», юмор в применении к его воспитанию может оказаться недостаточно эффективным. Думается, что к такому человеку целесообразнее применить сатиру.

Значительно сложнее, если мы имеем дело с людьми преимущественно интровертированного типа. Как известно, интроверты во многом скрытны, склонны «уходить в себя», нередко чрезмерно обидчивы. Поэтому выбирать для их воспитания жанр сатиры рискованно, особенно для обладателей ярко выраженных меланхолических характеристик. Однако интроверты с преимуществом флегматических черт воспримут сатиру спокойнее, поскольку в эмоциональном отношении они более уравновешены.

Самый сложный объект воспитания – человек с преимущественными чертами холерического типа. Думается, что сатира, по крайней мере, острая, для него противопоказана, и единственная надежда на его улучшение посредством комического – в применении мягкого юмора.

Поскольку в школьном классе, как и в студенческой группе, как правило, присутствуют обучаемые с разными характеристиками темперамента и чертами характера, при использовании сатиры необходима крайняя осторожность.

Значительные трудности нередко возникают в процессе воспитания. Поэтому применение в нем разных видов и элементов комического приобретают особую ценность. Рассмотрим некоторые примеры.

Склонным к экстравагантности внешнего вида подростку, юноше или девушке можно прочитать нотацию о том, как вызывающе выглядит их «наряд», однако положительный эффект от этого заведомо сомнителен. Но вероятность его может существенно повыситься, если раздобыть и подарить объекту насмешек, например, видеозапись очень смешного и поучительного монолога-сценки О. Кондратенко «Панк в деревне» в прекрасном исполнении актера сатирического жанра Станислава Ещенко. Он выходит на сцену в специально до предела утрированной экстравагантной одежде со «шлемом» на голове в виде крупного разноцветного ирокеза и откровенно обращается к зрителям: «Пипл, оцени мой ирокез!». Уже из такого начала монолога вполне ясно, что разыгрываемый актером персонаж сделал этот ирокез не столько для себя, сколько для других: чтобы на него обратили внимание и оценили результат его творчества. И его «оценивают» – как следует из монолога – не только испуганные деревенские жители, но даже куры в курятнике.

Можно до бесконечности, но малоэффективно ругать молодежь за неправильную или жаргонную речь, а можно поступить разумнее и благороднее: предложить видеозаписи юмористических песен о такой речи. Например, «Песни бакланов» из спектакля по пьесе А. Щеглова «Ревизор в зоопарке» в исполнении молодых артистов театра «Кривое зеркало» или прозвучавшей в 2004 г. на концерте, посвященном 40-летию КВН, песни в исполнении Сангаджи из команды РУДН.

Здесь уместно обратить внимание на большую пользу использования технических средств не только в обучении, но и воспитании молодежи. Например, и в Интернете, и в продаже на дисках можно найти немало интересных видеозаписей выступлений артистов речевого жанра, и не только их. Очень полезная для молодежи информация содержится и во многих фильмах – современных и снятых довольно давно – притом не только документальных, но и художественных.

Мы нередко сетуем на неумение молодых выбирать достойных брачных партнеров. И опять же: журим, читаем нотации – часто тоже бесплодные. Но значительно полезнее предоставить им более впечатляющий источник информации. Например, в 5-й серии современного российского телесериала «Любовь на районе» молодой парой непринужденно разыгрывается простой, но очень полезный тест, фактически направленный на определение межличностной совместимости будущих супругов. Это ценно и полезно как для старшеклассников школ и учащихся средних профессиональных учебных заведений, так и для студентов младших курсов вузов.

Ссылки на упомянутые и многие другие интересные и полезные для молодежи видеоисточники можно найти, например, в довольно подробном перечне видеоматериалов одной из работ автора [1]. Использование видеоматериалов для обучения и воспитания важно потому, что информация, воспринятая одновременно зрительным и слуховым анализаторами, оказывается значительно более понятной и запоминающейся, чем воспринятая только одним из них.

Как видим, и обучение, и тем более воспитание личности не терпят душевной лени и умственной нищеты. Они требуют от учителей и родителей сообразительности, поисков и немалого труда в работе над собой. В том числе и в применении элементов комического.

 

Библиографический список

  1. Атемасов А.В. Экология личности: программа и методические рекомендации к спецкурсу для студентов вузов и учащихся средних специальных учебных заведений. – М.: Педагогическое общество России, 2013. – 48 с.
  2. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений / Российская академия наук. Институт русского языка им. В.В. Виноградова. – 4-е изд. – М., 1999. – 944 с.
  3. Словарь иностранных слов. – 9-е изд. – М., 1982. – 608 с.
  4. Тамберг Ю.Г. Как развить чувство юмора. – М., 2005. – 272 с.
  5. Ушинский К.Д. Человек как предмет воспитания // Ушинский К.Д. Собр. соч. Т. 8. – М.; Л., 1950.
  6. Юмор в работе педагога: Психолого-педагогический семинар // Teacherpsy.21309.edusite.ru/DswMedia/yumorvrabotepedagoga.doc.

О «забавной» фортуне в русской поэзии XVIII века

УДК 821.161.1

Т.Е. Абрамзон

Магнитогорский государственный технический университет им. Г.И. Носова, Россия, г. Магнитогорск

О «ЗАБАВНОЙ» ФОРТУНЕ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ XVIII ВЕКА

Аннотация. Автор статьи выстраивает краткую историю образа «забавной» Фортуны в русской поэзии XVIII века. Основное внимание уделено поэтике образа счастья, а именно вопросам трансформации атрибутики римской богини и поиска оригинальных решений образа в смеховом дискурсе русской литературы Просвещения.

Ключевые слова: Фортуна, Cчастье, русская поэзия XVIII века, Просвещение

Русские поэты и писатели XVIII века не остались в стороне от разработки одного из главных проектов европейского Просвещения – проекта по обретению земного счастья отдельным человеком и человечеством в целом. Основной смысл просветительской концепции, согласно которой счастье является желанной целью и «пределом человеческой жизни» (“Oh Happiness! our being’s end and aim!” А. Поуп), сомнений не вызывал. Однако толкований и интерпретаций видов счастья, а также путей их достижения появилось множество. Осмысление нового, отличного от средневекового измерения человеческого бытия  неизбежно отсылало к первообразу счастья, эстетически и философски разработанному, обладающему «высоким статусом» в культуре, – к всесильной римской богине Фортуне, чьей благосклонности желают и «бедный крестьянин», и «грозный тиран» (“Ad Fornunum” Горация).

В русской поэзии, во многом вослед европейской, Фортуна и счастье трактуются в различных дискурсах по-разному: в торжественной официальной поэзии счастье является частью мифа о золотом веке России; в нравоучительной поэзии на первый план выходят нравственные добродетели, являющиеся залогом истинного счастья; в сочинениях поэтов-масонов счастье связано с духовным совершенством человека и т.д. [1, с. 117-135]. В этих поэтических концепциях счастья много дидактики и пафоса, мало образности и художественности. Параллельно с ними, иногда внутри этих дискурсов, появляется «забавная» Фортуна, генетически связанная со своей римской прародительницей, но обретающая своеобычность в русской поэзии Нового времени. Наша статья посвящена исследованию поэтики шутливого, сатирически-пародийного образа Фортуны и рассмотрению причин его появления.

Один из первых таких образов встречаем в сатире VI «О истинном блаженстве» (1738) А.Д. Кантемира, близкой по сути к английским моралистическим сочинениям [2, с. 205-206]. Поэт истово ратует за «довольство малым», «малым домом», за «среднюю забаву» и выступает против призрачной погони за богатством, чинами, славой. Морализаторский тон включает несколько стилистических и поэтологических тональностей: формула идеального жития, «истинного блаженства» противоположена сатирической издевке над теми, кто ищет благ материальных. Дабы отвратить человека от ложного понимания, уберечь от ошибок, А.Д. Кантемир рисует крылатую Фортуну и ее избранника:

Редко счастье на своих крылах кого взводит
На высоку вдруг степень, и если бывает
Столько ласково к кому, долго в том не знает
Устоять, но в малый час копком его спихнет
Одним, что, стремглав летя, не один член свихнет; <…>

[3, с. 148]

В авторских комментариях к двадцать восьмому стиху дано объяснение, точнее, квазиобъяснение причины, почему нельзя долго «устоять» в счастье: «Счастье весьма пременчиво, на том же долго стоять не умеет; для того стихотворцы изобразуют Фортуну стоящу на шаре, который твердо установить не можно» [3, с. 152]. Переменчивость понимается А.Д Кантемиром как непреложное свойство счастья, не нуждающееся в доказательствах. Именно это качество Фортуны – предмет поэтического обыгрывания и смехового изображения в русской поэзии.

Пояснения А.Д. Кантемира позволяют увидеть механизм порождения зарисовки-насмешки. Крылатая Фортуна, балансирующая на одной ноге на шаре (наиболее частотный образ в живописи XVI-XVII вв.), включается в сюжетную миниатюру: богиня «копком», т. е. пинком ноги, сбрасывает недавно избранного ею фаворита с вершины, чем калечит его. Сатирическая зарисовка – пинок Фортуны – выглядит достаточно грубоватым назиданием: не верь удаче и случаю. А.Д. Кантемир использует узнаваемую атрибутику мифологического образа (крылья, шар), а затем дорисовывает сценку с Фортуной в сниженном регистре, что и порождает комический эффект. Правда, Фортуна в кантемировой сатире – отнюдь не главный персонаж. Другое дело – жанр притчи (или басни), где происходит выдвижение Фортуны на первый план.

Переменчивость Фортуны осмысляется в иной парадигме, когда богиня счастья оказывается героиней притч: «пременчивость» богини – женская неверность; ее блудливый характер провоцирует появление сюжетов об изменах счастья. Так, в притче «Фортуна» (1761) А.А. Ржевский повествует о том, как она «сделалась слепой»: в блистательную, легкомысленную Фортуну, прельщающую молодцев, влюбился Рок. Вскоре после женитьбы на обольстительнице Рок прознал о ее адюльтерах и ослепил ее. Заканчивается причта наставлением:

Спознавшися с неверною такою,
Возможно ль на нее надежду полагать!
Любовников она привыкла пременять.
Фортуна хоть любовь к кому свою являет,
Не льститесь: верности она не наблюдает.

[4, с. 48]

Притча о неверной Фортуне написана в той же манере, что и другая притча А.А. Ржевского — об ослеплении Любви: в свою очередь «Притча. Любовь слепая» (1763) является вольным переложением басни “L’Amour еt lа Folie” Ж. Лафонтена. Басенный извод мотива неверности Фортуны, когда персонификации включаются в систему отношений, в незамысловатый сюжет, обретает популярность. К примеру, вторая часть «Эпистолы к А.М. Бакунину из Павловского, июня 14, 1797» Н.А. Львова названа «Счастье и Фортуна». В шутливой басенной манере поэт рассказывает о незадавшемся союзе Фортуны и Счастья, которые попробовали жить в месте на бережку реки, но после двух дней жизни в шалаше Фортуна заскучала по «шуму» и «блеску»:

Фортуна слушала и, слушая, зевала,
Хотелось неотменно ей
Иметь стада людей,
Которых бы она гоняла
Для наполнения пустых больших палат.
[5, с. 74]

В итоге Счастье, собрав свои пожитки, отправилось домой, искать покоя и любви. Притчевая, басенная манера изложения включает игривую назидательность.

В обоих сочинениях – и А.А. Ржевского, и Н.А. Львова – сюжет о неверности и легкомысленности Фортуны имеет гендерную характеристику, изменить которую попытается Г.Р. Державин. В оде «На Счастие» (1789) поэт превратил богиню-прелестницу в бога сильного, резвого, одновременно злого и доброго, в сына времени, «случая, судьбины» иль «неведомой причины». И хотя мужская ипостась Счастья не прижилась в русской поэзии, однако державинская ода, написанная «забавным слогом», стала прецедентным русским текстом о счастье.

Еще Л.В. Пумянский указывал на истоки особой поэтической манеры Г.Р. Державина и на ее связи с немецкой «буршикозной» поэзией: «Забавных поэтов в Германии в 1730-е гг. было много, хоть даровитых, кроме Гюнтера, среди них не было ни одного. Установилась жанровая философия забавной оды: игра, дурачество, случай правит миром, самоутешение умного плебея. Державин, по-видимому, неоднократно перечитывал своего Гюнтера, но из всех его забавных од особенно помнил действительно лучшую: “An die Gelegenheit”» [6, с. 10]. В. Проскурина именует забавный слог Державина русской версией “persiflage”, «элегантного стиля и беззлобного – галантного – смеха <…> Культура смеха занимала центральное место в эпоху Просвещения. Остроумие как новый тип дискурса, насмешка над конкретным лицом, при этом одетая в приличную и галантную форму и не переходящая границ, толерантное отношение к смеху – все это определяло “человека Просвещения”» [7]. Действительно так. Но какова поэтика этого смеха, в нашем случае – смехового образа покровительницы счастья? Остановимся лишь на некоторых приемах создания «забавного» образа.

Державинское Счастье содержит ключевые атрибуты античного образа, но все они переосмысляются в шутливой игре. Хорошо известный поэтам и художникам шар Фортуны превращается у Г.Р. Державина в «шаровидную колесницу», на которой бог скачет по свету, затем Счастье сравнивается с воздушным шаром Монгольфьеров, падающим по прихоти своей на пни да кочки, но «редко, редко на людей». Рог изобилия богини обращается в сказочную «волшебную ширинку»; колесо Фортуны – в образ мира (бог «катает кубарем весь мир») и т.п. Милость, о которой просит поэт, – внимание и дружеские отношения со Счастьем: «погладь меня и потрепли», «взгляни», «удостой усмешкой», «моим будь другом». Травестийное изображение мира венчается отказом от покровительства «царя царей» и державинским самоопределением, контрастирующим с картиной карнавального сумасшедшего мира: «Спокойствие мое во мне!» Отметим три важных особенности державинского решения темы: во-первых, происходит смещение акцента с нравоучительного дискурса на поэтическую игру с образом Счастья; во-вторых, Г.Р. Державин находит новые контексты, в которых мифологическая атрибутика Фортуны трансформируется, хотя следы рецепции античного счастья легко восстановимы; в-третьих, заключительная строка державинской оды не имеет дидактической энергии, она лишь объявляет авторский выбор.

Современники Г.Р. Державина перенимают правила забавной игры с образом, расцвечивают отдельные его черты, но в целом находятся в рамках смехового мира, созданного мастером «забавного слога». Поиск оригинальных версий заключается в поиске новых контекстов. Поэты традиционно начинают со знакомой античной атрибутики Фортуны, а затем предлагают свою поэтическую трактовку образа (см. стихотворение Н.П. Николева «Прощание», 1798).

Так, державинской оде эхом вторит стихотворение «К Счастию» (1793) И.А. Крылова: в нем нарисован образ богини резвой и слепой, в которую «влюблен весь свет», богини с переменчивым характером (то «злая», то «роскошная невпопад»). Фортуна бежит перед поэтом-героем, «как мрак бежит перед зарей», «как лань, гонима смертью злою», и ему не удается ее поймать. Забавам и причудам Фортуны посвящаются последующие двести стихов оды И.А. Крылова.

Автор сыплет упреками, обвиняя Фортуну в несправедливом выборе любимцев, недостойных почестей и славы, а попросту – «дураков» (в высокой поэзии разработка мотива несправедливости Фортуны идет вослед оды «На Счастие» Ж.-Б. Руссо). Издевка И.А. Крылова направлена и на слепое счастье, и на недостойных фаворитов, которых Счастье балует, как «внуков бабушка своих». Описание несметного богатства, даруемого Фортуной, обусловило обращение к сказочным формулам: «Под облака их взносишь домы, / Как чародейные хоромы». Даже в зимние месяцы Фортуна превращает стол для своих любимцев в «райский сад», она действует наперекор природе и разуму. Финальные стихи оды И.А. Крылова также созвучны державинским: «Что я стараюсь приобресть, / То не в твоих руках хранится; / А чем не можешь поделиться, / Того не можешь и унесть» [8, с. 258-259]. И.А. Крылов следует державинской формуле образа и формуле дискурса: порицает неверную и слепую богиню, а затем отказывается от ее внимания.

Львовская Фортуна («Эпистола к М. Бакунину», 1797), во многом схожая с державинской и крыловской, получает новую любопытную интерпретацию: она всесильная «мадам», «пред коей жабой и ужом / Премудрый мир наш суетится». Богиня счастья – «зелье», что вертится перед миром «без оси беглым колесом», лишь к «сотому остановится – / И то на час прямым лицом». Упомянутые детали позволяют узнать в львовской героине римскую Фортуну («летучая», «нагая», «непоседная» и «благая»), но одновременно намекают и на иное прочтение образа – как обольстительной ведьмы («зелье», «жаба», «уж»). Мотив нечистой силы получает дальнейшую разработку, поэт прямо называет богиню счастья «чёртом»: «Всё хороша и всех прельщает, / Полсвета в обод загибает <…> / Народ и грабит, и дарит». «Нелегка сила», от которой ни «молитвой, ни крестом» «никто не может отбожиться», обманывает и морочит людей: они «от счастия бегут и страждут», «ищут там его, где нет». Н.А. Львов «скрещивает» античные константы образа Фортуны с фольклорными мотивами, получая, в результате, своеобычный образ богини-чертовки.

Таким образом, краткая история «забавной» русской богини счастья выявляет некоторые особенности смехового дискурса в литературном процессе эпохи Просвещения. Непостоянство и неразборчивость как сущностные свойства Фортуны являются предметом сатирического и иронического изобличения, причем толкования этих качеств в различных жанрах привлекают различные контексты и порождают разнообразные сюжеты в различных парадигмах – от неверности в браке до родства с нечистой силой. К концу XVIII века шутливый образ Фортуны, русифицированный и осовремененный, в основном не скованный путами моралистических сентенций, становится востребованным поэтическим поводом, позволяющим стихотворцам рисовать живые картины и одновременно формулировать собственные жизненные предпочтения.

Библиографический список

1.  Абрамзон Т.Е. К вопросу о русском счастье (поэзия XVIII века) // Libri Magistri. – Вып. 1: Литературный процесс: историческое и современное измерения. – 2015. – С. 117-135.

2.  Пумпянский Л.В. Кантемир // История русской литературы: в 10 т. – Т. 3. – Ч. 1. – М.; Л., 1941. – С. 176-212.

3.  Кантемир А.Д. Собрание стихотворений. – Л., 1956. – С. 147-156.

4.  Ржевский А.А. Фортуна // Полезное увеселение. – 1761. – №8. – С. 48.

5.   Львов Н.А. Эпистола к М. Бакунину // Поэты XVIII века. – Т. 2. – Л., 1972. – С. 236-242.

6.  Пумпянский Л.В. Ломоносов и немецкая школа разума // XVIII век. – Вып. 14. – Л., 1983. – С. 3-45.

7.  Проскурина В. Ода Г.Р. Державина «На Счастие»: политика и поэтика» // Новое литературное обозрение. – 2007. – № 97. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2009/97/pr8.html 8.      Крылов А.И. Полное собрание сочинений в 3 т. – М., 1946. – Т. 3. – С. 253-259.

Нравственность и смех

УДК 616.851

Скутин А. В.

ФГОУ ВО «Уральский государственный университет физической культуры»

г. Челябинск, Россия

 

Аннотация. В статье рассматриваются, ставшие уже историческими, исследования посвящённые новой отрасли человеческих знаний – гелотологии. В заключение приводится вывод, свидетельствующий в пользу высокой духовности юмора и смеха в европейской культуре.

Ключевые слова: гелотология, юмор и смех, психологи, писатели, философы, культурологи.

Введение. Неоспорим тот факт, что смех, комизм и юмор существуют так долго, как и само человечество, однако логическая, моральная, этическая стороны этой проблематики начали осмысляться лишь в средние века нашей эры и в настоящее время человечество подошло к порогу своеобразного «смехобума».

Необходимо отметить, что до сих пор многие учёные, психологи и писатели, философы и культурологи открывают в этом обширном явлении всё новые и новые грани.

Обсуждение. Один из великих и известных немецких классиков комического [7, с.127-217], пишет: «Смешное испокон века не желало укладываться в определения философов, – если только не против своей воли, – просто потому, что чувство смешного принимает столько разных образов, сколько есть на свете всякой невидали; среди всех чувств у него одного – неисчерпаемый материал, равный числу кривых линий». Далее автор ссылается на суждение великого Аристотеля о смешном: «всё смешное возникает из безвредной несуразицы», и вступает с ним в идейный спор: – «но ведь всякая несуразица отнюдь не комична у животных и у безумных, и не комичны величайшие нелепости, творимые целыми народами, например, камчадалами, – у них бог Кулка принимает свои собственные замёрзшие испражнения за богиню красоты, пока те ещё не оттаяли».

Любопытно, что повествование о комическом и смешном, юморе и иронии, остроумии, у писателя имеет свои подразделения.

Приведём кратко его, заслуживающую особого внимания, рубрификацию:

1. Определение смешного.

2. Теория возвышенного.

3. Исследование смешного.

4. Источник удовольствия от смешного.

5. Понятие юмора.

6. Юмористическая целокупность.

7. Ничтожащая, или бесконечная, идея юмора.

8. Юмористическая субъективность.

9. Чувственный мир юмора.

10. О юморе эпическом, драматическом и лирическом.

11. Ирония, нешуточность её видимости.

12. Материал иронии.

13. Комическое в драме.

14. Шут.

15. Комическое в лирике, или каприз и бурлеск.

16. Об остроумии.

17. Остроумие, проницательность, глубокомыслие.

18. Необразное остроумие.

19. Краткость речи.

20. Остроумный круг.

21.Тонкость.

22. Образное остроумие, его источник.

23. Две ветви образного остроумия.

24. Аллегория.

25. Игра слов.

26. Мера остроумия.

27. Потребность в учёном остроумии.

Как видно из приведённой выше рубрификации, знаменитый учёный и писатель раскрывает всё или почти всё известное на то время (XVII в.) о юморе и о смешном. Немецкий классик ссылается на труды великих комедиантов, философов, писателей, известных тогда. Среди них можно увидеть и Сервантеса, и Свифта, и Стерна, а также Аристотеля, Ариосто, Вольтера, Гердера, Канта, Стила, Лафонтена, Филдинга, Хольберга, Гёте, Штурца, Шиллера, Шекспира, и многих других. Он размышляет о смешном у этих авторов – «У Стерна больше юмора, чем остроумия и иронии, у Свифта больше иронии, чем юмора, у Шекспира – остроумие и юмор, но меньше иронии в узком смысле слова». Он продолжает – «Царство сатиры – половина морального царства – меньше, потому что нельзя издеваться по произволу; царство смеха – бесконечно велико, а именно оно простирается во все концы, куда только заходит царство рассудка, или конечного, ибо к любой его степени найдётся субъективный контраст, который умаляет. В первом случае (сатира) чувствуешь себя нравственно связанным, во втором (смех) – поэтически раскованным.

Шутка не знает иной цели помимо своего существования. Поэтический цвет её крапивы не жжёт, и едва ли почувствуешь удары её розог, цветущих и проросших листьями… люди сначала смеялись, а потом появились комики… все народы начинали с комедии – потому не противоречит то, что комедия была на первых порах подражанием действиям, потом стала повторением и мимикой духовного и лишь совсем поздно – подражанием и поэзией». Автор приводит уникальный случай «переизбытка веселья», когда «человек, уже не владел телесным эпилогом духовной игры, как случилось то с греком Филемоном, который был к тому же комическим поэтом, которому пошёл притом сотый год и который в довершение всего умер от смеха при виде всего лишь жрущего финики осла».

Писатель делает интересное умозаключение о том, что «…большая и лучшая часть остроумных изречений принадлежит духовным лицам и актёрам, – этим последним в особенности ещё и потому, что сцена – это камера обскура и микрокосм космоса и, следовательно, в таком насыщенном и сжатом виде содержит в себе все комические комбинации этого последнего, пользуясь при этом мнимым и иллюзорным аппаратом большого мира… и те и другие, и духовные лица и актёры, сообща представляют случаю большую контрастность благодаря различию между высотой их реального и кажущегося положения.

Так, в эпоху христианского средневековья именно чёрное духовенство было излюбленным чёрным яблоком сатирических мишеней (пример у Боккаччо в произведении «Декамерон»). Автор делает простое, но одновременно величественное умозаключение – «Всё серьёзное – для всех; юмор существует для немногих, и вот почему: он требует духа поэтического, духа вольно и философски воспитанного, который принесёт с собой не пустопорожний вкус, а высший взгляд на мир».

Размышляя о природе комического, известный советский писатель [4, с.15], пишет – «… смех, как ртуть. Он легко ускользает из-под рук теоретика. В этом трудность, но не безнадёжность исследования природы комического». Автор продолжает – «В истории эстетической мысли комическое характеризуется как результат контраста, «разлада», противоречия: безобразного – прекрасному (Аристотель), ничтожного – возвышенному (Кант), нелепого – рассудительному (Жан-Поль, Шопенгауэр), бесконечной предопределённости – бесконечному произволу (Шеллинг), образа – идее (Фишер), автоматического – живому (Бергсон), неценного – притязающему на ценность (Фолькельт), необходимого – свободному (Аст, Шютце), ничтожного – великому (Липс), ложного, мнимо основательного – значительному, прочному и истинному (Гегель), внутренней пустоты – внешности, притязающей на значительность (Чернышевский).

Один из именитых учеников [6, с.152-154] великого И. П. Павлова, раскрывает дефиниции веселья, смеха с позиций физиологических, описательных, в том числе и у животных: «Смех появляется филогенетически впервые у обезьян. При щекотании шимпанзе под мышками он издаёт резкий звук, похожий на смех. По прекращении смеха остаётся выражение, которое можно назвать улыбкой. Обезьяна при приятном ощущении оттягивает назад углы рта (улыбка), увидев вновь любимую особу, испускает хихикающий звук. Какова природа смеха? Ученый рассматривает причины возникновения веселья, прежде всего, с позиций физиологии, условных и безусловных рефлексов – «Выражение весёлого настроения может возникнуть как безусловный рефлекс – в силу телесных и органических ощущений.

Дети и молодые люди часто смеются без всякого внешнего повода, надо думать, в силу положительного тона органических ощущений, говорящих о благополучном состоянии организма. Если ребёнка несколько раз пощекотали под мышками, то достаточно показать приближающуюся «козу», как он начинается ёжиться и хохотать. Условный рефлекс уже образовался. Выразительные движения могут появляться помимо воли в качестве безусловного рефлекса (смех при щекотании), могут возникать по типу условного рефлекса (смех ребёнка при виде «козы») и могут вызываться волевыми импульсами. Актёры умеют волевым порядком превосходно вызывать мимику эмоций и при этом никакого аффекта не испытывать. Ощущения от сокращения мимических мышц сами по себе ещё не составляют эмоции».

Автор проводит дифференцировку состояния радости и веселья – «Весёлое настроение и радость – переживания близкие друг к другу. Радостью обычно называют реакцию на неожиданное получение чего-то приятного, желанного. Она носит характер аффекта, то есть эмоции, быстро возникающей, достигающей более или менее значительной интенсивности и быстро протекающей. Веселье может возникать и эндогенно, без всякого внешнего повода. Радость и веселье выражаются в известных каждому чувственных переживаниях, связанных с моторными проявлениями и влиянием на ход ассоциаций. Чувство радости, выраженное нерезко, может быть без веселья («тихая радость»). Весёлое настроение и радость не есть высшая степень удовольствия. Чувство удовольствия не сливается с чувством веселья и радости, а сосуществует с ними. И весёлый и радостно настроенный человек чувствует неудовольствие от вкуса хинина и удовольствие от запаха цветов. Здоровое состояние молодого организма порождает чувство бодрости, повышенное настроение, на фоне которого легко возникает весёлость, повышается активность и работоспособность».

Учёный анализирует акмеологические периоды жизни человека – «Возрастные изменения придают каждому переживаемому периоду различный оттенок. Детской живостью, весельем и радостью начинается жизнь. С годами замолкает детский смех. Соберётся несколько детей – и вспыхивает детское веселье и радость с беготнёй, прыжками и криками; соберётся несколько стариков – и не слышно заразительного смеха. Молодой, здоровый, быстро растущий организм порождает хорошее самочувствие и создаёт базу для веселья и радости. Эта готовность к веселью сохраняется и в юности. В юности люди смеются при ничтожном поводе, а, в сущности, потому, что им беспричинно весело. Происходит неожиданная остановка трамвая, пассажиры валятся – старики ворчат, а девочки в 15-17 лет заливаются хохотом, как будто произошло что-то чрезвычайно забавное. Конечно, и человек здоровый и крепкий может быть расположен к тоске и мнительности, но здесь речь идёт об общей схеме. При «организации веселья» искусственно создают необходимый фон как предпосылку веселья.

Физическое напряжение в известных пределах (ходьба, спорт, гимнастика, физическая работа) может изменять настроение. У человека разгорячённого движением, нередко исчезает дурное настроение, отходят огорчения и неприятности, возникает чувство свежести и бодрости. Это влияние движения на настроение делает понятным, почему движения в виде пляски, танцев и игр введены в технику организации веселья».

Как заключает далее автор – «Можно считать доказанными следующие положения: 1) реакции радости и веселья связаны с функцией подкорковых узлов; 2) они могут возникать как безусловные реакции (при гипоманиакальных состояниях, при действии химических веществ на головной мозг, при детском веселье); 3) они могут возникать как реакции, образовавшиеся на основе жизненного опыта по закону временной связи, и эволюционизировать с развитием психики». Исследователь описывает особое чувство радости – экстаз – «Высшей степени положительные переживания достигаются при экстатических состояниях счастья, когда «я» всецело захвачено чувством, когда в субъективном восприятии исчезает внешний мир, когда человек субъективно находится вне времени и пространства.

Экстатические состояния счастья, получившие на русском языке название «блаженства», наблюдались при религиозных переживаниях, в «религиозном экстазе» у средневековых мистиков, шаманов, у коренных народов Азии, Америки и Африки. Средневековые мистики и индийские йоги стремились достичь состояния сосредоточенности и «блаженства». Такое состояние достигалось путём тренировки, постами, сосредоточением внимания на узком круге представлений. Сосредоточение оказывало сильные действия на телесные процессы. Так, «сострадание Христу» вело у стигматизированных к образованию язв на руках и ногах. Это образование язв стало понятно в связи с выяснением влияния коры головного мозга на соматические процессы. Как известно, путём внушения в гипнозе можно вызывать пузыри на коже, как при ожоге, кожные сыпи и т.п. Мобилизация аффективности в определённом направлении у лиц с повышенной эмоциональной возбудимостью вела к появлению реакции истерического типа. В русских мистических сектах экстаз протекал при наличии двигательного возбуждения. Пение, пляска, кружение при наличии аффективной направленности служили способом вызывания экстатического состояния («радения»).

Известный в советское время замечательный ученый, д.ф.н., [1, с.48] определяет комическое, как «категорию эстетики, обозначающую предметы и явления внутренне противоречивые, не соответствующие своей собственной природе и, вследствие этого, вызывающие смех, характер которого (юмор, ирония, сарказм) обусловливается не только сущностью противоречия, но и особенностями нашего отношения к нему. Область комического – область смешного. Однако не всё смешное комично, не любой смех обладает достоинством комического. Исполненный смысла и значения смех, подобно увеличительному стеклу, заставляет «мелочь и пустоту жизни» выступить ярко, выпукло. Комическое – одно из средств духовного вооружения против зла, несправедливости, самодовольства, пошлости и т.п. Комическое служит человечеству «как старое, но грозное оружие»».

Интересен взгляд знаменитого писателя предреволюционной волны в России на природу комического [2, с.136]. Он пишет – «Остроумие, составляющее существенный элемент комического, как и смех, им возбуждаемый, бывает разное. Есть остроумие пустое, беспредметное, но есть остроумие, обусловленное умением «видеть вещи в настоящем виде, схватывать их характеристические черты, выказывать их смешные стороны». В этом последнем случае оно выступает как форма познания существенного, истинного, скрытого от поверхностного мира».

По мнению другого классика [4, с.48] – «безобразное, как и комическое, является противоположностью возвышенного. Безобразное становится комическим, когда пытается казаться прекрасным». Далее он продолжает – «В природе нет места комическому, ибо в природе нет воли, следовательно, нет никаких притязаний. Пейзаж может быть некрасивым, но никогда не может быть смешным. Некрасивые растения, как, например, кактусы, могут быть безобразными, но в них нет ничего смешного. Истинная область комического – человек, человеческое общество, человеческая жизнь, ибо только в человеке развивается стремление быть не тем, чем он является на самом деле, или тем, что он должен быть. Всё неудачное, неуместное, внутренне противоречивое в человеке становится комическим, если не бывает страшным, пагубным. Например, страсть, если она не величественна и не грозна, чрезвычайно смешна. Раздражительный человек смешон, если его гнев вызван пустяками и не приносит существенного вреда. Самое трагическое превращается в комическое, если оно остаётся пустой претензией. Всё безвредно-нелепое комично.

Главный источник комического – глупость, нелепость». Автор проводит градацию комического – «Комическое становится фарсом, если оно проявляется только внешними действиями, например, клоунада. Второй вид комического – острота и насмешка, сущность которых заключается в неожиданном сближении двух весьма различных предметов, сходных разве в какой-нибудь отдельно взятой черте. Острота и состоит в выявлении этого парадоксального сходства. Если острота стремится только блеснуть, то насмешка стремится кольнуть, уязвить. В остроте нередко преобладает весёлость, бойкость ума, в ней нет презрения, зато есть шутка. Острота – насмешка над другими. Юмор – добродушная насмешка над собою».

По мнению писателя – «человек в юморе хочет выставить себя смешным, позволяет себе фарс и шутовство. Юморист может до того теряться в остротах, шутках, фарсах, дурачествах, что для непонимающих юмора может казаться шутом или отчасти помешанным, как, впрочем, и думают о Гамлете. Но его юмор и дурачества – насмешка мудреца над глупостью и подлостью, его смех – горестная улыбка сострадания к себе и к людям. У Шекспира представителем простодушного мира простодушного юмора является шут, в русском народе встречается много шутников и юмористов, юмор которых едок, несмотря на свою весёлость, юмор украинцев простодушнее. Смеясь над безобразным, мы становимся выше его. Смеясь над глупцом, мы чувствуем, что понимаем его глупость, в это время мы выше его». Своеобразна мысль Чернышевского о том, что «комическое пробуждает в нас чувство собственного достоинства, ибо ставит нас выше того, что вызывает смех».

Один из апологетов теории реформ [8, с.418] в «Критике гегелевской философии права» писал: «История действует основательно и проходит через множество фазисов, когда уносит в могилу устаревшую форму жизни. Последний фазис всемирно-исторической формы есть её комедия. Богам Греции, которые были уже раз – в трагической форме – смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила, пришлось ещё раз – в комической форме – умереть в «Беседах» Лукиана. Почему таков ход истории? Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым»

Французский философ-идеалист 19 века [3, с.96-107] подходит к описанию смеха следующим образом: «Что означает смех? В чем сущность смешного? Вот 1-й пункт, на который я считаю нужным обратить внимание. Не существует комического вне собственно человеческого. А вот следующее обстоятельство, на которое я хотел бы обратить Ваше внимание. Смешное не может нравиться тому, кто чувствует себя одинокими. Смех словно нуждается в отклике. Наш смех – это всегда смех той или иной группы… достаточно заметить, что комический персонаж обыкновенно смешон ровно настолько, настолько он не сознает себя таковым. Комическое бессознательно».

Отечественный классик психологии [10, 458-498] разделяет такие понятия, как комическое, юмор, иронию – «Чувство комического, с которым нельзя смешивать ни юмор, ни иронию, заключает в себе интеллектуальный момент, как существенный компонент. Для возникновения чувства комизма необходимо совершающееся на глазах у человека разоблачение неосновательной претензии.

Значительно сложнее, чем чувство комического, собственно юмор и ирония. Юмор предполагает, что за смешным, за вызывающим смех чувствуется что-то положительное, привлекательное. С юмором смеются над недостатками любимого. В юморе смех сочетается с симпатией к тому, на что он направляется. Ирония расщепляет то единство, из которого выходит юмор. Она противопоставляет положительное – отрицательному, идеал – действительности, возвышенное – смешному, бесконечное – конечному. Смешное, безобразное воспринимается уже не как оболочка, и не как момент, включенный в ценное и прекрасное… а только как его противоположность, на которое направляется острие иронического смеха. Ирония разит несовершенства мира с позиций возвышающегося над ними идеала. Поэтому ирония, а не более реалистический по своему духу юмор, была основным мотивом романтиков.

Следующий классик отечественной психологии [5, с.223-229], так рассуждает о смешном: «Комедия имеет свой катарсис, заключает в смехе зрителя над героями комедии. Здесь совершенно явно разделение зрителя и героя комедии: герой комедии не смеётся, он плачет, а зритель смеётся, или, наоборот; в комедии может быть печальный конец для положительного героя, а зритель всё же торжествует. На сцене победил Фамусов, а в переживаниях зрителя – Чацкий».

Известный зарубежный исследователь [12, с.143-146, 153] в книге «Экспериментальная физиология эмоций» (1968), пишет: «Смех является довольно распространённым признаком радости и удовлетворения. Нередко с помощью смеха выражается также презрение и насмешливое отношение. В Китае смех может означать гнев, а в более давние времена он был также формой поведения, предписываемой слуге, который, например, сообщал господину о своём несчастье с улыбкой, чтобы уменьшить значение несчастья и не беспокоить им почтенное лицо.

В Японии проявление печали и боли в присутствии лиц более высокого положения рассматривалось как демонстрация неуважения. Поэтому человек, которому делается выговор, должен улыбаться, однако следует помнить, что смех, при котором обнажаются задние зубы, также является оскорбительным для вышестоящего лица.

В некоторых приведённых примерах смех является формой, предписываемой нормами культуры, чтобы скрыть отрицательные эмоции. Такую же функцию смех может выполнять и в европейской культуре; так у детей смех довольно часто бывает реакцией на ситуацию, вызывающую отрицательные эмоции. Более значительные различия наблюдаются в выражении радости. Так, например, на Таити для выражения радости, люди иногда причиняют себе боль».

Известный путешественник и культуролог [11, с. 186, 194], описывает разнообразие средств сатиры: «Одним из примеров эмоциональных действий может служить выражение гнева средствами сатиры, с помощью актов поведения. Так, жители Никобарских островов могут при большой ссоре поджечь собственный дом». По мнению исследователя, вполне вероятно, что «при гневе существует сильная тенденция что-либо предпринять, однако внешние проявления этой тенденции значительно различаются в зависимости от прошлого опыта и упражнения».

Уилсон (цитаты по: Kleinberg О., 1948) приводит пример старой женщины, которая, «неожиданно встретив сына, от радости исцарапала себя до крови. Подобные формы радости наблюдались среди аборигенов Австралии. И всё же самой распространённой формой радости является смех. Всё, что касается отношений между людьми, как правило, предполагает чёткие нормы, обязательные для всех членов данной культуры, поэтому эмоции, направленные на других, в большей степени, чем эгоцентрические эмоции, подвержены влиянию культуры. Понятно, что эмоции, направленные на окружающих, характеризуются более значительными межкультуральными различиями. Эгоцентрические эмоции, поскольку они выполняют функцию передачи информации о личных отношениях, также подвергаются регулирующему влиянию культуры. Обычным проявления удовлетворения является смех, но особые правила определяют, когда и каким образом можно смеяться».

Подводя итог вышесказанному классиками, необходимо отметить, что для европейской культуры характерна высокая духовность определений юмора и смеха. Сарказм, циничность, пошлость, сальность и скабрезность не являются, согласно авторам, «истинным», «настоящим» юмором.

 

Библиографический список.

  1. Астахов И. Б. «Эстетика», – изд-во «Московский рабочий», 1971, 440с.
  2. Белинский В. Г. Полн. собр. соч. – М.: Гослитиздат, 1952, т.II, С. 136.
  3. Бергсон А. Собр. соч. – СПб., 1914; т.5, С. 96-107.
  4. Борев Ю. Б. «Введение в эстетику» – М.: изд-во «Советский художник», 1965, 327 с.
  5. Выготский Л. С. Психология искусства. – М.: Педагогика, 1987. С. 223-229.
  6. Дерябин В. С. «Чувства, влечения, эмоции» – Изд-во «Наука», Ленинград, 1974, С.152-154.
  7. Жан-Поль (Иоганн Пауль Фридрих Рихтер) «Приготовительная школа эстетики, 1804 год» – М.: «Искусство», 1981, С. 127-217.
  8. Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч., изд.2-е, т.1 – М.: 1969, С. 418.
  9. Чернышевский Н. Г. «Избранные философские сочинения» – М., 1970, т.1, С.287- 290, 292, 293.
  10. Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии – М., 1946., С. 458- 498.
  11. Kleinberg О. Social psychology – New York, Holt, 1948, P.186, 194.
  12. Reykowski J. Experimental psychology emocji. «Ksiazka i Wiedza» – Warszawa Poland, 1968, P.143- 146, 153.

 

Morality and laughter

 

Annotation: The article considers, already historical, studies devoted to a new branch of human knowledge – gelotology. In conclusion, there is a conclusion, which testifies to the high spirituality of humor and laughter in European culture.

Key words: gelotology, humor and laughter, psychologists, writers, philosophers, culturologists.

Комики-правители и сатирические партии: как юмор конкурирует с насилием в политике

УДК 329.05

Хохлова Д. Д.

Санкт-Петербургский государственный университет,

г. Санкт-Петербург, Россия

Аннотация: Насколько вероятно, что мэром столицы может стать комик-анархист, выступающий в платье своей умершей бабушки? А если комик будет избран президентом страны? Может ли пародийная наци-партия иметь голос в Европарламенте? И возможно ли, чтобы с Дональдом Трампом и Хиллари Клинтон конкурировал придуманный школьником персонаж? Тереза Мэй побеждена мистером Рыбная палочка? В статье анализируется, почему современная политика – это смешно, а юмор – это серьезно, и что эта ироничная революция — значит для всех нас.

Ключевые слова: политическая сатира, сатира, ирония, пародия, сюрреализм, политические партии, политическое управление

Когда Йон Гнарр стал мэром Рейкьявика, экономика Исландии по-прежнему находилась в состоянии кризиса, как и моральный дух общества[1]. Кризис 2008 года оказался для Исландии фатальным: правительство набрало кредитов у МВФ и отказалось их выплачивать, бессменная (но действительно избранная) партия власти оказалась коррумпированной, банковская система рухнула, политики не знали что делать, а людям было грустно. Тогда пришел комедиант Йон Гнарр, создал партию, которую назвал «Лучшей», они спели песню Тины Тернер «Simply the best» и выиграли на выборах неожиданно для самих себя. Так в Исландию вернулись анархисты.

Что значит для Исландии комик-мэр столицы? По данным за 2016 год население Исландии составляет 335878 человек, около половины всех людей страны живет в столице – Рейкьявике . Если сложить население Рейкьявика и его городов-спутников, то оно будет равно 64% населения всей страны . Поэтому статус мэра столицы делает человека второй фигурой по значимости в Исландии, ему подчиняется восемь тысяч чиновников.

«Лучшая партия» появилась в 2009 году из сатирического телешоу, а именно из персонажа политика-популиста, который быстро стал популярным во время кризиса в Исландии. Гнарр создал политический сайт-пародию (bestiflokkurinn.is) и лозунг: «Зачем голосовать за вторую или третью партию, когда вы можете получить лучшую?» [1]. Среди предвыборных обещаний: парламент без наркотиков к 2020 г.; ввезти в страну евреев, «чтобы в Исландию наконец приехал хоть кто-то смыслящий в экономике». Их политическая программа сопровождалась сноской: партия обещает больше других, потому что нарушит каждое свое обещание [2].

Анализируя исландский опыт преодоления кризиса, Пол Кругман подытожил: «На данный момент давайте просто признаем, что иногда инакомыслие работает намного лучше, чем самые проверенные способы» [3]. Всегда есть альтернативы, и наименее очевидные альтернативы могут Политическое новаторство Йона Гнарра и «Лучшей партии» заключается в использовании анархистских методов в управлении. Крупнейший в мире экономический крах, который пережила Исландия в 2008 году, стал катализатором политических перемен: разочарованное в системе общество взяло на себя инициативу, и выбрало в качестве своей главы антиполитика – Йона Гнарра. Цель его «Лучшей партии» заключалась в изменении существующего порядка на максимально антагонистичный ему: открытая деидеологичная политическая система, принятие решений в которой происходит на основе общественного обсуждения и независимой экспертной оценки. За четыре года правления анархо-сюрреалистов Рейкьявик вышел из экономической ямы, произошла реформа школьного образования, городского пространства, возрос туристический поток, городская казна наполнилась, а также в Facebook была написана знаменитая исландская народная конституция. Йон Гнарр изменил политическую культуру исландского общества, повысив уровень доверия между его членами, а также революционировав само явление политики, сделав центральной ценностью возможность каждого гражданина оказывать на нее влияние, тем самым нивелировав значение власти.

Вместо страха как главного политического инструмента влияния пришла ирония и сатира, что ни много ни мало, знаменует наступление новой политической эпохи без угрозы «левиафана». Также исландский пример, как и многие другие, опровергает теорию «исторической колеи», несмотря ни на что остающуюся парадоксально распространенной. Самый старый парламент в мире (исландский) имел долгую историю центристской политики, однако Йон Гнарр прервал ее, создав устойчивую нарастающую тенденцию анархистской политики, которая переросла в доминирование левого крыла в парламенте и триумф «Пиратской партии».

«Эффект Гнарра» (рефрейминг) обсуждается в менеджменте как пример комбинированного эффекта в подходе к управлению (в целом характеризуемого как «нетрадиционного» для политики): собственное обладание исключительными полномочиями Гнарр использует для разрушения бюрократической рутины и формализма, развенчания мифа о всезнании и уверенности политиков, остается исключительно честным и искренним, не испытывая трудностей с проявлением своей уязвимости (Гнарр последовательно разрушает культ маскулинности, который, на его взгляд, является токсичным разрушительным мифом, травмирующим общество и искажающим политическое лидерство и политику), а также вступает в открытый диалог с людьми во многом благодаря социальным сетям, которые ведет сам. Гнарр в действительности принес смысл в политику, которого та, возможно, лишена, заменив им прижившиеся в политических институтах и культуре химеры и ритуалы. Наверняка поэтому Ноам Хомский называет Йона Гнарра «лучшим из возможных мэров» [4, p. 146]. И, вероятно, «Лучшая партия» действительно справилась с политическими обязательствами лучше своих конкурентов, так как выбранный подход к политике (искренность и честность) и их неопытность гораздо ближе обществу и лучше отражает суть существующих в Исландии проблем[4]. В этом один из ключевых феноменов Гнарра: он смешил людей, а не запугивал, и таким образом получал их доверие и участие, а не страх и подчинение.

На протяжении мэрских полномочий и после их сложения Гнарр занимался социально-политической работой: он почетный член Samtökin ’78 за борьбу за права ЛГБТ сообщества, в 2010 г. он стал человеком года по версии visir.is и газеты Fréttablaðið, в 2013 г. был удостоен награды «Гуманист года» от Исландской этической гуманистической ассоциации Siðmennt, в 2014 г. получил престижную награду LennonOno Grant for Peace, весной 2015 г. он работал в Центре энергетических и экологических исследований в области наук о человеке в университете Уильяма Марша Райса в Хьюстоне, в 2016 г. Гнарр стал создателем и главным действующим лицом сатирического сериала «Мэр» («Borgarstjórinn»), анализируя на экране опыт, полученный в политике. «От комика до мэра к комику, олицетворяющему мэра. Надеюсь, это кончится в какой-то момент» – описал его путь Бальтасар Кормакур [5].

«Эффект Гнарра» стал ведущим фактором в происходящей в настоящее время политико-культурной революции в Исландии. Это запрос общества на честность, открытость, гибкость, адаптивность, актуальность политики и ее максимальную горизонтализацию, то есть запрос на прямую демократию и тотальная девальвация политической власти. Отчуждение общества от политики, эмоционально окрашенное отвращением к ней, ставит перед политиками вопросом о том, как привлечь разочарованных людей хотя бы (или исключительно) для участия в выборах? То есть, надо либо дать людям то, чего они хотят (честность, открытость, вариативность, гибкость, принять написанную ими конституцию) или предложить им фейк.

Любая революция (в том числе культурная) и протест рождаются из социальных разломов, из перевесов и пережатости. Современные общества находятся в состоянии глубокой социальной поляризации, степень социального неравенства растет [5] , люди закрепощаются в рамках своего класса с рождения (о чем популярно высказался Кендрик Ламар – автор неофициального гимна движения Black Lives Matter – в DNA). В метамодернисткую информационную эпоху неравенство зиждется не только на экономическом дисбалансе, но и социальном, репутационном, на недостатке необходимых социальных связей и влиятельных контактов. В условиях социальной поляризации закономерно усиливается запрос на левые модели, а в условиях фейка – на искренность, волонтерство, индивидуализм, кооперацию.

Ощущение «мыльного пузыря» от политики и политиков породило политический сарказм, носители которого в настоящее время по иронии имеют реальную политическую силу. Йон Гнарр стал первым современным крупным комиком-политиком, высмеивающим, собственно, саму политику и ее коррумпированность. Образ комика-правителя – это эссенция «конца политики тщеславных», которую представляют многие высокопоставленные лица и влиятельные партии, уходящие от финансово-властного аспекта (личного обогащения) в сторону общественной мобилизации и кооперативизма.

В Италии комедийное «Движение Пяти звезд» (созданное Беппе Грилло в 2014 году) привело своего функционера Вирджинию Раджи к должности мэра Рима. А немецкая псевдо-нацистская партия «Die Partei» (выросла из политико-сатирического журнала «Titanic») имеет место в парламенте Евросоюза, не упуская возможность подать свой издевающийся голос. В 2015 г. в горсовет Одессы вошел Император Палпатин, президентом Гватемалы стал комик Джимми Моралес. А на парламентских выборах в Великобритании в 2017 г. с Терезой Мэй конкурировали (и иногда побеждали) Lord Buckethead, представитель «официальной чудовищно-бредовой партии полоумных Великобритании» (The Official Raving Monster Loony Party), мохеровый Элмо (герой Улицы Сезам), мистер Рыбная палочка. Во время предвыборной гонки кандидатов в президенты США с Хиллари Клинтон и Дональдом Трампом соперничал вымышленный персонаж Deez Nuts, придуманный школьником. В мире, в котором каждый имеет возможность высказаться (в интернете), а изданий средств массовой информации огромное множество, классические политические стратегии вроде давления, устрашения и насилия уступают место иронии и популизму, и фигуры, изначально расценивающиеся как шутка над политикой, теперь реализуют ее. Быть серьезным сегодня значит быть уязвимым.

Новый популизм выступает как своеобразный ответ обществу спектакля Ги Дебора: «Спектакль – это не совокупность образов, но общественные отношения между людьми, опосредованные образами… Это видение мира, вдруг ставшее объективным» [6, c. 9]. Важный и примечательный для данного исследования пример: Мортен Тровик – норвежский режиссер гипертеатра. Гипертеатр – термин Тровика, в некотором роде вторящий концепции Дебора. Тровика интересует режиссура закрытых систем, их раскрытие антагонистическим им явлениям. Он проводил конкурс «Мисс противопехотная мина» в Анголе и Камбодже для женщин, лишившихся конечностей; убедил русско-норвежских пограничников участвовать в арт-инсталляции; провел в норвежском Музее военных сил выставку «Hærwerk» («вандализм»); а также много экспериментировал с замкнутым пространством КНДР: «Я воспринимаю Северную Корею как самое крупное и длительное театральное представление в мире, и у меня получается работать в ней успешно, потому что я смотрю на нее с точки зрения режиссера» [7]. Тровику удалось провести первый в истории КНДР концерт зарубежной группы (Laibach), большинство зрителей ехали туда именно за беспрецедентным событием, за чувством нереальности и противоречия между событием и местом. Тровик исследует, как люди подчиняются спектаклю (будь то национализм, тоталитаризм, диктат насилия), и как их вывести с этой сцены. Его опыт доказывает, что главное препятствие для выхода из спектакля – это отсутствие попыток и неверие в возможность.

Общество становится все более разнообразным и вариативным. Нарастающая проблема социальной поляризации и закрепощенности людей в рамках данного от рождения класса приводит к социальной напряженности и проявленности «маргинальных» слоев в политическом поле. Одновременно с этим в мире активно проявляет себя общественный слой, состоящий из представителей нового поколения, выросших на плюрализме интернета, а не монополии телевидения. Феномены фейка, постистины и разнообразие общественно-политических движений в сочетании с масштабной деидеологизацией (в том числе на уровне партий и отдельных высокопоставленных политиков) привели к девальвации власти (через политическую иронию) и распространению горизонтализма, то есть к расцвету постанархии, и сопутствующим ей структурным трансформациям.

Испанское сатирическое шоу «Polonia» прямиком из гремящей протестом Каталонии, «Charlie Hebdo» в противостоянии ИГИЛ, анархо-сюрреалист Йон Гнарр у власти в столице сломленного государства – юмор сегодня намного смелее, искренней и сильнее, кажется, любой традиционной политической власти. И в этом, пожалуй, фундаментальная политическая революция нашего времени: власть больше не имеет безусловной силы, ирония – да.

 

Библиографический список

  1. Besti flokkurinn. URL: https://web.archive.org/web/20100420062450/http://bestiflokkurinn.is/um-flokkinn/stefnumal (accessed 09.08.2017).
  2. Seibt C. More punk, less hell! – Tages-Anzeiger. 28.05.2014. URL: http://www.tagesanzeiger.ch/ausland/europa/More-punk-less-hell/story/10069405 (accessed 21.03.2017).
  3. Krugman P. The Least Worst Crisis. 09.06.2015. URL: http://krugman.blogs.nytimes.com/2015/06/09/the-least-worst-crisis/?_r=0 (accessed 21.03.2017).
  4. Gnarr J. Gnarr! How I became the mayor of a large city in Iceland and change the world. – Melville House, 2014. 192 p.
  5. Zeitchik S. Icelandic comedian Jón Gnarr’s «The Mayor» is like «Veep», only with a real-life politician. – Los Angeles Times. 06.07.2016. URL: http://www.latimes.com/entertainment/tv/la-et-st-iceland-jon-gnarr-mayor-veep-comedian-politican-20160701-snap-story.html (accessed 21.03.2017).
  6. Дебор Г. Общество спектакля. – М.: Опустошитель, 2017. 180 с.
  7. Назарова Н. Тоталитарная инсталляция: концерт Laibach в Северной Корее. – Афиша, 27.10.2015. Доступ: https://daily.afisha.ru/archive/vozduh/music/totalitarnaya-installyaciya-kakustroit-koncert-laibach-vsevernoy-koree/ (проверено05.2017).

 

Comic-rulers and satyric parties: how humor competes with violence in politics

 

Abstract: Is it possible that the mayor of the capital was an anarchist comedian who performed in the dress of his deceased grandmother? And if a comedian is elected president of the country? Can a parody Nazi party have a voice in the European Parliament? And is it possible that the schoolboy character compete with Donald Trump and Hillary Clinton? Theresa May was defeated by Mr. Fish Finger? The article analyzes why modern politics is ridiculous, and humor is serious, and what is this ironic revolution means to all of us.

Keywords: political satire, satire, irony, parody, surrealism, political parties, governance